Меня посетила необычная мысль. Узнаёт ли меня тигр? Видит ли он во мне личность? Приятен ли ему мой вид, мой запах?
Рыжий в свете фар линсанг в момент прыжка внезапно отбрасывает всякую индивидуальность - отчетливый и второстепенный, как статист, удаляющийся на поворотном круге сцены. Реальный и пластичный, освещенный a giorno на изумрудном фоне ночных джунглей, он уступает место тигру, который нам так и не показался.
Хоть я и признал эфемерное присутствие линсанга, я вычеркиваю его, изгоняя в небытие тем же жестом, каким извлекаю оттуда тигра. И вот уже не кто иной, как Харимау, пересекает трассу, неожиданно возникнув из-за вмиг выросшей справа скалы, исхлестанной гигантскими папоротниками. От дождя его мех стал коричневым, прилипнув к бокам, как вторая кожа. Он мог бы показаться более поджарым, более угловатым, если бы не ширина его грудной клетки и не внушительный изгиб лба. Одним скачком он уверенно приземляется на все четыре сомкнутые вместе лапы прямо посреди трассы, где каждый камешек, облитый желтым светом, окаймлен твердой маленькой тенью. Визжат тормоза. Фосфорная вспышка мгновенно смывает выражение с горящего яростью ока, пасть распахивается, издавая рычание, подобное клокотанию пара. Судорога пробегает по шкуре, сотрясает жгуты мускулов - и вот уже в долгом и низком движении, с догоняющей его змеей хвоста, Харимау исчезает в громадном всплеске зелени, ныряет, растворяется, смешивается со струящейся листвой лощины, склон которой круто устремляется к ночной реке – его территории охоты и любви.
Иногда Матье спускался к берегам Сены, где местные жители складывали поленницы у стенок набережной. Там, в густой тени дровяных сараев, дававших приют целому народцу красных пауков с липкими нитями, поджидали клиентов шлюхи, различимые поначалу лишь по белизне задранного белья.
Когда ночные девки грубой и опытной рукой прижимали его член к своему влажному животу, чей запах подымался к нему, словно облако тумана, Матье вырывался, в ужасе содрогаясь. Но, слишком захваченный наслаждением, чтобы оставить начатое предприятие, он резко разворачивал ворчавшую для вида потаскуху, и оба они оказывались лицом к сараю с пауками.
Как-то зимним вечером он обнаружил среди девиц Бабетту - переодетого парня, чьи юбки пахли корицей, так как жил он у кондитера. Матье быстро привык к Бабетте, не внушавшей ему никакой тревоги и доставлявшей весьма бурные экстазы. И все же он невольно жалел об отсутствии в ней того, что ужасало его так сильно.
Однажды Бабетта исчезла, и Матье так и не узнал, что с ней сталось. Он погоревал, но подобного опыта не возобновил, несмотря на красивые глаза итальянских детей, приносивших кофе на дом в квартале де Бюси.
В зоопарке, разумеется, много тигров, но тот, о котором я говорю, представляет собой их всех. Он - воплощение тигра.
Его маленький глаз оттенен угольным узором, подчеркнутым странной белой полосой - резкой и, в свою очередь, проборожденной в основании черной, размытой отметиной, расщепляющейся к наклонной линии, которая соединяется с дугой верхнего века. Зрачок сужен, у оранжевой радужки тот же оттенок, что и у лба, и у шершавого бархата носа с горбинкой. И вокруг лика расходятся изогнутые линии, концентрические, словно на воде, словно вокруг лица, проступающего под водой, лица, поглощенного водами, и линии, возникая, дрожат, как вибрации гонга.
В ореоле тумана и комаров, медленными саженками Харимау спускается вниз по течению ночной реки, исчезая в тени прибрежных деревьев и вновь появляясь в белых заводях лунного света. Не знаю, видел ли я его наяву или вообразил в тот момент, когда, выходя из Alas River[28], он отряхивается в облаке алмазных брызг, оставляя на береговом песке отпеча ки лап, похожие на расцветшие пионы.
Уже не раз Дени весьма слепо преисполнялся веры в то, что способен избежать жертвоприношения, мчась вслепую по лабиринту храма, где со всех сторон его подстерегают. Возможно, он смог бы перестать заблуждаться, если бы чуть внимательнее прислушался к этим утробным спазмам, этим волнениям в своем чреве, которые охватывали его, едва он оказывался поблизости от тигра - к симптомам, бывшим лишь предчувствием ужаса.