- Зря ты так с парнем, - сказала тетка прямо над ухом, и Маша взвизгнула от неожиданности. – Нервная какая, - Тамара Ивановна покачала головой. Как провела время?
- Отлично.
- Судя по твоему виду – вовсе не отлично. Пойдем ужинать, я испекла блинов – наедимся на ночь и растолстеем.
Они долго чаевничали, макая тонкие блины в черничное варенье. А потом принялись мыть посуду, как делали это давно, в Машином детстве – тетка мыла, а Маша принимала тарелки и вытирала их насухо.
- Куда ездили? – расспрашивала тетка.
- На фуникулер. Ману смотрели, Стас дом в тайге показывал, - сказала Маша. – Который над рекой.
- Машаровский? – переспросила тётка.
- Не знаю. Стас сам не знает.
- Стас кроме своих жуликов ничего не знает, - отозвалась тётка с неудовольствием.
- Так и я не знаю, - Маша, вытирая тончайшие чашки, оствшиеся еще со времен бабушки. - Расскажи? Там, наверное, какой-нибудь местный богатей жил?
- Машаров, - сказала тётка. – Гаврила Машаров. Ему принадлежали самые богатые золотые прииски. Занятный мужичок был, золото находил – как в земле видел. Где копать начнет - сразу золото самородками. Разбогател, построил себе дом в тайге, заказал золотую медаль весом в десять килограммов, разводил ананасы…
- Ананасы? В тайге?
- Да, ананасы, и в тайге. На английский манер. Деньгами сорил, а умер плохо. Друзья его заперли в подвале и есть не давали, чтобы переписал на них прииски и дом. А Машаров отказался и стал делать подкоп, чтобы сбежать. Но подкоп дорыть не успел – простудился и умер там же, в подвале своего дома, а где он фундамент подрывал, нашли золотую жилу. Местные считали, что Машаров душу продал, чтобы ему в золотодобыче везло. После его смерти в доме никто не жил, считали, что место проклятое. В советское время хотели здесь детский лагерь сделать, но что-то не срослось. А потом дом кто-то из новых богатеев купил. Но там не живет.
- Мы там свет видели, в окне.
- Ну, сторож-то, наверняка, там какой-нибудь есть. Оставь без сторожа – все по кирпичикам растащат.
- Ты в это веришь?
- Во что?
- В проклятье.
- Нет, Марья, не верю. Хороший дом, красивая местность. Стоит на отшибе, поэтому и болтают всякую ерунду.
- А Машаров?
- А про Машарова – всю правду тебе рассказала. Это же в 70-х годах девятнадцатого века было, не древние времена. Но причем тут чудеса и чертовщина? Просто человек хорошо разбирался в рудничном деле, а может, ему везло.
Не успела она договорить, как заиграл телефон. Маша невольно вздрогнула – в последние месяцы она боялась звонков. Звонили, в основном, защитники профессора Шарабырова, и постепенно все телефонные номера были заменены на краткое «нб» - не брать. Вот и сейчас Маша взяла телефон с опаской, но вместо «нб» на экране высветилось изображение лысого старика в бифокальных очках, и Маша ответила с радостью. Звонил Якуб Петрович Крамаренко, прозванный студентами Крамаран-старикан или попросту – Старикан Петрович, преподаватель кафедры иностранных языков, и один из немногих, кто встал на сторону Маши в скандале с диссертацией.
- Слушаю, Якуб Петрович!
- Здравствуй, душечка! – услышала она голос профессора. – Как доехала, как устроилась?
- Все хорошо, - ответила Маша, невольно улыбаясь, хотя телефонный разговор делал все улыбки бесполезными. – Уже и на работу взяли. Тетя меня младшим библиотекарем устроила. Тишина, книги, свежий воздух – что еще нужно?
- Вот и хорошо. Поработаешь годик, придешь в себя, тут как раз шумиха поутихнет, и снова возьмешься за научный проект.
- Нет, Якуб Петрович, - твердо сказала Маша. – Хватит с меня научных проектов.
- Ну-ну, не надо так категорично! Все перемелится-устаканится… Да, а для чего я тебе звоню, душечка моя? А вот для чего. Я был резко против, когда ты решила умотать в родное захолустье, но теперь завидую тебе лютой завистью.
- Почему это?
- Ты знаешь, кто у вас там отдыхает? Зырянов Михаил Игоревич, собственной персоной! И ему срочно нужен переводчик с китайского. Я с ним уже списался и порекомендовал тебя. Завтра он ждет в девять часов по адресу… - он продиктовал адрес и замолчал, ожидая Машиных восторгов.