— А тогда почему он сам забивает гвозди? — Кэтлин снова взяла акварель. Ее руки слегка дрожали. — Если он может делать такие вещи, как эта…
— Почему бы тебе не спросить его самого? — невозмутимо сказала Стефани. — Когда ты хочешь взглянуть на квартиру, Кэтлин? Меня бы устроил конец этой недели.
Кэтлин ехала назад по петляющей дороге к Сапфировому озеру. Мысли ее только наполовину были заняты текущими делами.
— А я думала, эскиз, который видела у него на кухонном столе в тот вечер, всего лишь поэтажный план, подобранный им где-нибудь, — пробормотала она. — Мне не приходило в голову, что Пенн делает что-либо вроде этого. Интересно, чем еще он занимается?
Почему бы тебе не спросить его самого? Стефани легко так говорить. Для Кэтлин все выглядит иначе.
Иначе. Стефани, черт возьми, права. Я всегда держалась вызывающе, когда что-то касалось Пенна, — ожидала худшего, почти хотела худшего, потому что это помогало мне тешить раненую гордость. И теперь…
Теперь не слишком ли поздно все изменить? А хотела ли она когда-нибудь попытаться все изменить? Или это только в конечном счете принесет ей еще больше трудностей?
Когда она вернулась на озеро, Пенн был на пляже опять со своим спиннингом. Сегодня на нем были одни только обрезанные по колено джинсы. За сотню ярдов она уже видела, как перекатывались у него на плечах мускулы, когда он длинным, плавным движением забрасывал леску в воду. Она слегка вздрогнула и поспешила в дом.
Однако она ни на чем не могла сосредоточиться и начала было подписывать адреса на приглашениях на свадьбу Кэти Уоррен. Испортив второй конверт из веленевой бумаги, она отложила это занятие. В ее голове скопилось столько неясного, а ее совесть побуждала к действию.
Она не относилась к тем людям, что держат на кого-нибудь зло или ходят повсюду, обвиняя кого-то, и жалуются, рассказывая другим, что с ними случилось. Тогда днем в кафе-мороженом она испытывала сильное побуждение сказать Пенну, что она о нем думает. Или уж лучше ей не высказывать своего мнения. Вообще-то она обязана дать понять Пенну, что осознала свое заблуждение и что сожалеет. И это все, что нужно сделать. С достоинством. Она приготовила два стакана чая со льдом и понесла их вниз к берегу. Поднявшись на большой плоский камень у самой кромки воды, она спросила:
— Как рыбалка?
— Прекрасно. — Пенн с жадностью выпил чай. — Хотелось бы, чтобы у меня с собой была острога.
— Острога? Для ловли рыбы?
— Она требует определенной сноровки, но, когда научишься, это гораздо легче, чем ловить рыбу удочкой. К тому же на этом озере рыба такого не ожидает.
— А разве ловля рыбы с острогой разрешена? — с сомнением в голосе спросила Кэтлин.
— Поэтому они и не ожидают, — произнес он таким тоном, будто все это его не беспокоило.
Кэтлин отхлебнула чай и осторожно сказала:
— Пенн, а почему ты позволял мне считать, будто ты не кончил университет?
Похоже, солнечный свет, скользящий по водной глади, внезапно стал его раздражать, он слегка прищурил глаза и нахмурился. Она поняла, что он ее слышал. На тихом берегу озера не раздавалось ни звука, который заглушил бы ее слова. Но долго еще ей казалось, что он собирается притворяться глухим.
Хорошо, я могу ждать столько же, сколько и он. Он пожал плечами.
— Потому что это не имеет значения.
Кэтлин проглотила кубик льда. Неровные края его, казалось, разрывают ей горло, причиняя боль. Но эта боль была ничто по сравнению с той, которую вызвало его замечание.
Вот это недвусмысленно поставило тебя на место. Не имеет значения. Он с таким же успехом мог бы сказать: «Все, что ты думаешь обо мне, не имеет никакого значения, Кэтлин, ведь ты же для меня ничего не значишь…»
Но в этом нет ничего нового. Она должна была ожидать от него нечто подобное.
— Ну так в чем дело, Кэтлин? Разве для тебя так уж важны буквы на визитной карточке после моего имени, обозначающие окончание университета и полученную степень?
— Нет, — медленно сказала она. — Я хотела, чтобы ты сказал это мне, вот и все. Мне не очень-то нравится выглядеть идиоткой.
Он бросил на нее взгляд и повернулся к воде, не проявив желания отвечать.
— Очевидно, тебя не волнует, как глупо я выгляжу? Считаю, что заслужила это.
Она сделала глубокий вдох и на мгновение задержала в легких воздух, чтобы обрести равновесие и продолжать, теперь ее больше ничто не сдерживало. Как бы больно это ни было для нее, она уже не могла просто обойти это.
— Почему ты не опроверг мои слова, когда я сказала, что у тебя нет никаких амбиций, что ты на самом деле бездельник без определенных занятий?
К концу фразы у нее едва не сорвался голос от напряжения при повторении этих глупых, бестолковых обвинений. Потом дрожь в ее голосе исчезла, он словно потух, и она устало покачала головой.
— Не отвечай. Я знаю. Это не имеет значения.
Он вытянул леску, проверил наживку и забросил снова.
— Ты не проявила интереса к тому, чем я занимался. — Его голос стал мягче, но он не смотрел на нее. — Ты уже составила свое мнение обо мне и, кажется, не хотела, чтобы факты изменили его. Вот почему я и не беспокоил тебя ими.
Она покусала кончик мизинца. В его словах определенно не было резкости больше той, что она заслужила. Но теперь, когда это перестало быть откровением, существовало средство убедить его в том, что в ней произошла перемена.
— Извини, — почти выдохнула она. — Конечно, имеет значение, Пенн.
Это была жестокая правда — голая правда, внезапно осознала Кэтлин, когда уже было слишком поздно отступать. Если ему будет любопытно узнать, что она имела в виду.
Она заспешила, запинаясь почти на каждом слове:
— Почему же ты стал архитектором? Ведь ты начинал учиться на инженера-механика!
Ответит ли он ей на этот вопрос? Она сомневалась.
Пенн снова намотал леску на катушку спиннинга, заменил наживку и опять забросил леску. Потом пожал плечами.
— Архитектура — лучшая часть инженерного искусства, с массой практических проблем, которые предстоит решать. Я не люблю иметь дело с абстракциями.
Она медленно перевела дыхание, не сознавая, что до этого момента боялась дышать.
— Поэтому ты сам строишь дома? Каждая доска, каждый гвоздь?..
— Тебя действительно это интересует? Она кивнула, твердо глядя ему в лицо.
Он все еще пристально смотрел куда-то поверх воды.
— Потому что я могу указать на что-то и сказать, что сделал это сам. Я не хочу быть только винтиком в машине.
Глубоко под водой что-то сильно потянуло за наживку, и Кэтлин поджала поближе колени, обняла их руками и следила взглядом, пока он вытаскивал большую зубатку.
— Какая прелесть, — сказал он. — Как ты насчет того, чтобы иметь на обед зубатку?
И вопрос об архитектуре и строительстве домов закрыт. Но по крайней мере он был открыт перед ней, и ей удалось минуты на две заглянуть в святая святых.
Вероятно, лучше было бы, если бы она отклонила его предложение пообедать вместе. Кэтлин ждали свадебные приглашения, их надо было закончить, но теперь, когда ее совесть была чиста, она могла сосредоточиться, работа эта не отняла бы у нее много времени.
— Меня вполне устраивает зубатка на обед, — услышала она свой голос. — У меня найдется кое-что для картофельного салата.
Пенн улыбнулся, и Кэтлин ощутила легкую дрожь, которая возникла где-то под ребрами и стала распространяться по всему телу, пока в ней не затрепетала каждая клеточка.
Вот дура. Настоящая дура, если думаешь, что у этого есть будущее. Ничего не изменилось.
Она продолжала повторять себе это последующие три дня — длинных, ленивых летних дня. Она чувствовала себя так, будто попалась в ловушку на гимнастическом бревне и вынуждена ходить взад-вперед, не имея возможности с него спрыгнуть. Всякий раз, когда она мельком видела Пенна, она чувствовала себя так, словно собиралась делать стойку на голове. Она сознавала, что одно неправильное движение, и она свалится. А время шло, и становилось все труднее и труднее сохранять равновесие, хотя даже страстные ожидания ее собственного сердца не убеждали ее, что в их совместном времяпрепровождении есть что-то серьезное.