Заключение
Историк Эдвард Люттвак в своей книге «Стратегия Византийской империи» утверждает, что «у всех государств есть „Большая стратегия“ – тот уровень, на котором знание, искусство убеждения и сила, а также военная сила объединяются, чтобы определить собою результаты в мире других государств»[439]. При всей резонности такого суждения, думается, что если это правило и является верным, то Россия представляет собой исключение. У нее нет и не может быть «Большой стратегии» в том смысле, как это свойственно ведущим державам Запада или, например, Китаю и Индии. Возможно, поэтому российская историография не предлагает ничего похожего на произведения Сунь-Цзы, алгоритмы действий, изложенные в Рамаяне и Махабхарате, «Стратегикон» Маврикия либо труды Фукидида и Макиавелли. Уникальный пример для страны-цивилизации, за спиной которой – более 1000 лет государственности и более 500 лет непрерывной самостоятельности внешней и внутренней политики.
Причина в том, что роль «Большой стратегии» в России принадлежит национальной внешнеполитической культуре – явлению, намного более сложному и масштабному, целостному и противоречивому одновременно. Оно сформировалось в едином комплексе со всеми традициями и привычками политического и общественного развития, фундамент которых был заложен в решающий период XIII–XV вв., когда долго оставался открытым вопрос о существовании единой государственности Русских земель.
Собственно говоря, для России политика как таковая и внешняя политика неразрывно между собой связаны, являются частями единой идентичности и находятся в постоянном диалектическом взаимодействии. Любой разговор, что представляет собой Россия и каковы ее пути развития в будущем, неизбежно приводит к обсуждению места России в мире. А самые острые внешнеполитические вопросы не имеют существенного значения в отрыве от того, что их решение означает для развития российской государственности. Действуя на внешнем контуре, российское государство исполняет задачу, которая не может быть поставлена под сомнение – «защиту земли»[440], – и одновременно объединяет народ в единое целое, создавая основу его деятельности в качестве общества.
Ключ к обретению смысла российской государственности после кризиса середины XIII в. был найден в отражении внешних угроз существованию и свободному развитию ее народа. Не случайно мы видим, что тогда появляется вектор объединения Русских земель как политического процесса, до которого оставались безрезультатными попытки великих Киевских или Владимирских князей добиться единства. А монгольское нашествие, вроде бы нанесшее колоссальный урон производительным силам и государственным институтам Русских земель, оказалось, вместе с иноземными вторжениями с Запада, стимулом для начала объединительного процесса на уже твердой основе конкуренции между молодыми и энергичными землями-княжениями, в которой к середине XIV в. вырвалось в лидеры Московское княжество.
Основа неразрывной связи политического развития государства и его международных отношений заложена обстоятельствами, в которых развивалась российская государственность в самые важные – формирующие ее прототип – столетия отечественной истории, начиная с монгольского нашествия 1237–1241 гг. и до объединения Русских земель вокруг Москвы в конце XV в. Именно тогда был накоплен уникальный исторический опыт, когда борьба с иноземными вторжениями и даннической зависимостью от Золотой Орды сочеталась с собиранием в одно целое Русских земель. Оба процесса – внешнеполитический и внутриполитический – развивались под определяющим воздействием друг друга, и «первым моментом решительного успеха в великокняжеской борьбе за усиление центральной политической власти явилось нарастание руководящей роли великих князей всея Руси в международных (боевых и мирных) отношениях Великороссии»[441].
440
Записка К. С. Аксакова «О внутреннем состоянии России», представленная государю императору Александру II в 1855 г. // Русская социально-политическая мысль. 1850-1860-е годы: Хрестоматия. М.: Издательство Московского университета, 2012.