— Я подрывала инкассаторский бронеавтомобиль, а не экономику. Почему бы не вменить мне это, а не покушение на Тэтчер?
Доминик пожал плечами.
— Так сложились обстоятельства, было легче свести вас с Меджи, чем раскручивать следствие о сгоревших в пламени двух миллионах фунтов стерлингов и четырёх полицейских. — Немного подумав, он добавил. — В Брайтоне погибли пятеро.
— Ах, ну конечно, что может быть важнее бесценных жизней лидеров правящей партии? Уж точно не жизни каких-то никому не известных провинциальных полицейских. Я понимаю, разные касты и всё такое.
— Я надеялся, что в тюрьме у вас будет время понять многое.
— Да? И что же?
— Что вам надо было внять моему совету и вовремя остановиться. Вы не захотели. Я терпеливо ждал, но вы проигнорировала мои просьбы. И вот теперь вы здесь, и у вас есть уйма времени, чтобы о многом подумать, вспомнить и переоценить, ведь так?
Этот намёк на полную изоляцию только разозлил Алекс. Теперь стало понятно, кого конкретно стоит благодарить за одиночную камеру. Проведи она в ней ещё неделю и неминуемо захочется чей-нибудь крови. А никого рядом не будет.
— Да, я вспомнила о многом. Об ОПЕК, например, Альдо Моро, папе римском. Я всех их прекрасно помню, как и инструкции, что получала от вашего управления перед началом каждой акции. Я же не нужна вам живой, Доминик. Зачем этот цирк с обвинением?
— Но вы же не безвинная жертва. Скольких людей за свою жизнь вы убили?
— Одних я убивала на войне, других по вашему приказу. За такое в военное время не судят.
— Британское правительство считает иначе.
— А что считают в вашем управлении, а, Доминик? Если я преступница и выполняла преступные приказы, то как назвать тех, кто отдавал эти преступные приказы мне? Безвинными стратегами-бюрократами или заказчиками преступления? А это статья, Доминик.
— Не здесь, — парировал он.
— У вас же преступное государство, — продолжала бесцветным голосом говорить Алекс, — оно же совершает террористические акты против других стран. Такие приказы отдают не один и не два человека, это же система. И ты на неё работаешь.
— Я патриот, если вы понимаете, о чём я.
— И я патриот своего нового отечества, которое оказалось разделенным и под оккупацией.
— Но вы проиграли, а я нет. Победителей, как известно, не судят.
— Прямо как в Нюрнберге, — ядовито усмехнулась она.
— Ну, до этого мы не собираемся доводить. Просто будьте благоразумной хоть раз. Признайте свою вину за Брайтон и получите всего-то лет десять-пятнадцать как соучастница.
— А может сразу пожизненный?
— Нет, — с неизменной серьёзностью отвечал Доминик. — Это удел Меджи, он ведь принёс бомбу в отель. А вы будете просто его сообщницей.
— Он меня не знает.
— Ничего страшного, он сделает вид, что вы давно приятельствовали.
— Зачем всё это, Доминик? Почему вам просто меня не убить и не похоронить вместе со мной все секреты тайных операций РУМО и ЦРУ? Что вам мешает?
— А вы так сильно хотите умереть, фрау Гольдхаген?
Не раздумывая, Алекс ответила:
— Да, это бы решило сразу все проблемы.
Доминик поднялся с места и направился в сторону двери:
— На самом деле мне не важно, что вы скажете инспектору. То, что вы из ВИРА он прекрасно знает, у него есть полный набор доказательств.
— Сдал меня, и доволен?
— Это не так важно. Просто знайте, вы не выйдете из этой тюрьмы, потому что так надо.
— Кому?
— Ронни, Мэгги, Мише, Каролю, в конце концов. У них сейчас всё только начало налаживаться, у них столько планов на будущее всего мира, и оно будет совсем иным, не таким как сейчас или прежде. Им не надо мешать.
После этих слов Доминик вышел и вернулся дознаватель с охраной. Те самые доказательства её причастности к ВИРА были тут же предъявлены в виде фотографий и письменного свидетельства того самого предателя, что заманил её в Глазго. На привычные грубые требования подписать признание Алекс твёрдо ответила:
— Как доброволец Временной Ирландской Республиканской Арии я требую статус военнопленной.
— А больше ты ничего не хочешь? — издевательским тоном ответил дознаватель. — Подписывай и кончай свой спектакль.
— В таком случае я объявляю голодовку.
Тот даже пришёл в замешательство.
— Чего? Голодовку? И чего ты хочешь этим добиться?
— Того, что не смог Бобби Сэндс и ещё девять парней. Я требую статуса и справедливого суда.
Дознаватель только уткнулся в бумажки и сквозь зубы кинул: