Летчики и штурманы слушали капитана Хохлова спокойно. Никто не думал о трудностях, о том, что дело это почти невыполнимое. Слишком много случайностей и неслучайностей нагромождено на «берлинском маршруте». Все летчики это понимали, знали, на что идут. Но лица их озаряла радость: надо бомбить Берлин!
Надо проскользнуть сквозь мощную противовоздушную оборону. Сбросить бомбы, листовки, повернуть машины, проскользнуть мимо ПВО, увернуться от истребителей, долететь до Сааремаа, посадить самолеты, отдохнуть, и – надо снова лететь на Берлин.
7 августа комиссар полка Г. З. Оганезов попросил генерала Жаворонкова включить его стрелком в какой-нибудь экипаж. Он тоже хотел участвовать в уникальной операции. Генерал отказал: у тебя, мол, и здесь работы хватает. Ты здесь нужнее, комиссар.
Накануне первого полета начальник штаба 3-й эскадрильи майор М. И. Котельников, не попавший в списки счастливчиков, обратился с той же просьбой, к полковнику Преображенскому и получил «добро»! Радостный, он стал готовиться к операции. Но перед вылетом все же спросил своего друга П. И. Хохлова:
Авиабомба – «подарок Гитлеру»
– Скажи честно, Петр Ильич, мы можем долететь до Берлина?
– Мы долетим! – уверенно ответил капитан Хохлов, хотя про себя подумал: «Опытнейший штурман, много летавший на тяжелых самолетах в самых сложных условиях, сомневается!»
Да, сомнения теребили умы даже самых опытных. Но это не помешало тому же Котельникову просить командира полка внести его в список.
В 21:00 седьмого августа 1941 года капитан Хохлов открыл астролюк, поднялся над кабиной самолета с ракетницей в руке, посмотрел на полковника Преображенского.
Тот спокойно приказал:
– Давай сигнал!
И в темное небо взлетела ракета.
И тут же загудели мощные двигатели. Флагманский самолет не спеша преодолел рулежную дорожку, подрулил к старту, где находился с двумя флажками в руках генерал Жаворонков.
Полетели! Через час – высота 4500 метров. Надели кислородные маски. Внизу облака, над самолетами луна.
Через два с половиной часа – высота 6000 метров. Температура воздуха в кабине минус 38 градусов. С трудом определили местонахождение. Помогли немецкие прожекторы, светлые линии которых вырывались в просветах облаков. Немцы наверняка видели летящие высоко в небе боевые машины, но им и в голову не пришло, что это советские бомбардировщики!
Взяли курс на Штеттин. Видимость улучшилась. Штеттин опознали без труда по работающему аэродрому. И здесь немцы обознались, даже стали готовиться к приему самолетов, пролетевших, однако, мимо. Самоуверенность подвела фашистов. Но теперь нужно подлететь к Берлину, который защищали тысячи зенитных орудий, еще больше прожекторов, сотни самолетов, множество аэростатов. Прорваться к германской столице в светлое время суток на «Илах» просто невозможно. Только ночью. Только в темноте.
Светлое пятно над огромным городом летчики увидели издалека. Оно быстро разрасталось, заполонило полнеба. Самоуверенные немцы! Ну никак они не могли подумать, что битые и разбитые (так им внушала пропаганда) русские осмелятся бомбить столицу Третьего рейха!
– Берлин перед нами! – доложил капитан Хохлов полковнику Преображенскому, тот дал команду аэронавигационными огнями остальным самолетам рассредоточиться и действовать во время бомбометания самостоятельно.
Немцы не реагировали на приближающуюся к городу большую группу самолетов. И началось!
Можно себе представить, что почувствовали немцы, когда услышали разрывы авиационных бомб на улицах родного города! Впрочем, они быстро сориентировались, город гасил огни, включал прожекторы, которые, рыская в черноте неба, пытались поймать хоть один вражеский самолет. Не повезло им в ту ночь. Истребителям тоже не повезло. Они шныряли по небу с включенными фарами, пытались высветить чужой бомбардировщик, но тщетно. Командиры «Илов» были начеку.
Летчики Преображенского знали, как трудно вырваться из щупалец прожекторов, и четко следили за перехватчиками, за наземными прожекторами. Им удалось оторваться от противника! Но эти тридцать минут нервы у летчиков были на пределе. Именно поэтому стрелок-радист сержант Кротенко не выдержал напряжения и передал радиограмму: «Задачу выполнил. Возвращаюсь».
В Кагуле, однако, эту весть приняли с радостью, и позже, на разборе полета, действия стрелка-радиста признали верными, хотя радиограмму он обязан был дать в эфир только над морем. А уж как радовался доброму известию Григорий Захарович Оганезов! Он прибежал из радиорубки в командный пункт, крикнул: