игру. Испытывая разочарование в одном, мы утешаем себя победой в другом, подводим
все к какому-то балансу. Но при этом не замечаем, что лишь успокаиваем себя, загоняя
вглубь чувство недовольства, вместо того чтобы раскрыть его причины и реально
изменить жизнь. Удовлетворенность — чувство верности, подлинности своей жизни —
это порой едва ли не единственный источник наших жизненных сил, жизненной
стойкости, жизненной инициативы, нашей способности идти вперед. В свою очередь
неудовлетворенность, доходящая порой до полного отчаяния, также способна толкнуть нас
на решительный и единственно правильный шаг — попытаться изменить свою жизнь.
Так можно ли и нужно ли обсуждать проблему личной жизни, можно ли делать это в
каких-то общих терминах, понятиях, аспектах? Чтобы ответить на этот сложный вопрос,
нужно сначала обрисовать тот социальный контекст, в котором, как нам, кажется, сегодня
возникла проблема личной жизни.
Мы являемся участниками в известном смысле уникального этапа общественной
жизни. В последние десятилетия в сознании каждого утвердился приоритет общественных
ценностей, общественных дел, общественных идеалов, своеобразная модель
коллективной, массовой, безличной жизни. Каждый в своей жизни был готов терпеть
любые лишения, невзгоды. Перспективы личной жизни человека отождествились с
радужными перспективами жизни общества, что привело к представлению о второсте-
пенном характере собственной жизни. Наверное, трудно найти другой такой народ, в
котором вера в общественный идеал настолько заслонила бы реальные жизненные
проблемы, трудности и недостатки жизни. Когда в стране началась перестройка, от
каждого потребовалось его собственное мнение, которое до сих пор однозначно должно
было совпадать с общим, исходить из него и приводить к нему. Откуда же мог возникнуть
особый, индивидуальный, тем более новый взгляд на вещи, события, ситуации,
социальные процессы, если многие годы даже по поводу собственной жизни люди
размышлять не умели и по-своему не жили?
Не только страх, но и вера в общее дело, особенно присущая нашему народу,
способствовали формированию общества, в котором была сведена к минимуму
индивидуальность, в котором личность отрицалась как реальная общественная единица, в
котором действовали лишь центробежные силы. Понятие «личность» наполнялось только
социально типичными характеристиками советского человека, определялось по
отношению к благу общества, общественным целям, ценностям, критериям. Если
личность как-то выделялась, то только по этим критериям (как герой труда и т. д.).
Достаточно обратиться к истории, чтобы увидеть в ней принципиально разные
модели структурирования обществ: в одних общество складывалось из почти
тождественных индивидов, в других — из различных, а потому взаимодополняющих друг
друга. Можно привести в пример исторически ранние типы обществ, где индивидуальная
жизнь не выделялась ни в социальном, ни в правовом, ни в экономическом, ни тем более в
психологическом отношении: община существовала лишь на основе идентичности всех
людей, а не как общность различных индивидов. По работам К. Маркса можно просле-
дить, на каких этапах с разделением труда появляются другие способы общественной
жизни, предполагающие различия индивидов.
8
Общество, складывающееся из индивидуальностей, не обязательно должно быть
обществом только индивидуалистов, которые используют общественные интересы в
личных целях и тем самым разрушают целое. Модель общества, складывающегося из
взаимодополняющего многообразия индивидуальностей, а не унифицированных
индивидов, является по сравнению с безличным, отрицающим индивидуальность
обществом прогрессивной и продуктивной. Принцип демократизации предполагает такую
модель, а она в свою очередь предполагает личную жизнь.
Такое уточнение необходимо, прежде всего, для ответа на поставленные выше
вопросы. В течение многих лет общественной жизнью и сознанием стандартизировалась,
нивелировалась не только индивидуальность, но даже личность, а декларируемый
индивидуальный подход на практике рассматривался, чуть ли не как потакание личным