существенный признак зрелого ума. Некритический, наивный ум легко принимает любое
совпадение за объяснение, первое подвернувшееся решение — за окончательное» 4.
Возвращаясь к рассмотрению потребности в мышлении, можно сказать, что
любознательность есть своеобразная «бескорыстная» потребность, в известных пределах
обособленная от удовлетворения других жизненных, практических потребностей чело-
века. Она есть интерес к всестороннему, глубокому рассмотрению предмета как такового
безотносительно к его непосредственной пользе. Эта потребность и удовлетворяется
особым образом, и это удовлетворение связано не столько с самим по себе результатом —
решением, сколько с насыщением познавательной потребности и одновременно с ее
новым порождением, с удовлетворенностью тем, что разрешены противоречия,
преодолены трудности, с тем, что продвигается познание.
Интеллектуальная потребность иногда удовлетворяется деятельностью, по существу
приближающейся к игре ума, но не к его работе. Решение головоломок есть своего рода
испытание интеллекта. Потребность в познании есть более глубокая личностная
потребность в сравнении с простым интеллектуальным любопытством,
любознательностью. Именно она порождает активный, длительный и упорный интерес к
предмету мысли, постоянное его мысленное «поворачивание», всестороннее
рассмотрение.
Было бы ошибкой считать, что заслуживает уважения только мыслительная
деятельность человека, отвечающая его интеллектуальной потребности, а мышление,
отвечающее практической потребности,— это мышление второго сорта, обыденное,
житейское.
В философии такое убеждение существовало в той мере, в какой научное познание,
разум резкой чертой отделяли от обыденного, житейского. Последнему приписывались
предрассудки, эмпиризм, мифологизм и т.д. Однако на самом деле существуют два разных
вопроса: один — о специфике форм научного и обыденного познания и сознания
(последнему действительно присущи особые символические и иные формы), другой — о
связи научного познания и практической жизни, практической деятельности и обыденного
познания. В той мере, в какой практическая жизнь опирается на научное познание,
использует его результаты, оно перестает быть стихийным, неуправляемым процессом, а
интеллектуальная и мыслительная деятельность все более отвечает жизненным,
практическим потребностям людей.
Важно учитывать и то, что практическая жизнь людей есть не только деятельность
по преобразованию мира, производству предметов. Она включает общение и
взаимодействие людей. Поэтому ум человека должен направляться не только на познание
закономерностей природы, на совершенствование техники, но и на познание другого
человека. Было бы глубоким заблуждением считать, что обыденная жизнь, включающая
взаимоотношения людей, должна обслуживаться так называемым обыденным мышлением
как мышлением второго сорта, а мысль теоретическая — устремляться к вершинам
познания физического и космического мира и отвечать только интеллектуальной
потребности. До последнего времени было распространено такое заблуждение. Это про-
являлось в том уже упомянутом вначале факте, что люди решали математические,
физические, производственные задачи, а человеческих, т. е. связанных с познанием друг
друга, пониманием причин их поведения и т. д., задач перед ними никто не ставил.
В советской психологии категория «общение» заняла свое законное место лишь в
70-х годах, однако особенности познания другого человека в известной мере
ограничивались лишь уровнем его восприятия, хотя еще в 30-х годах в работах В.
99
Н. Волошинова, Ю. В. Франкфурта и других философов и психологов обсуждались
проблемы мышления как диалога, т.е. в самой его структуре выявлялись особенности,
связанные с общением людей, а само мышление соотносилось с их социально-
психологическими позициями.
В. Н. Волошинов раскрыл социальную ориентацию слова на собеседника,
учитывающую его социально-психологическую позицию. «Какой бы момент выражения-
высказывания мы ни взяли,— писал В. Н. Волошинов,— он определяется реальными
условиями данного высказывания, прежде всего ближайшей социальной ситуацией» 5.