Как видите, тепло молчит, молчит герань, и вата, и постель пустая. Все – покой.
Подарков хочется, конечно. Пусть леденцов, пусть петушка. Всегда в потемках. С детства
Хочется. Хотя б искрящей корочки, пусть даже скорлупы в потемках с детства
Хочется. Подарков хочется. Всегда. Всегда в потемках. С детства
Хочется. А рака было жалко, ибо он живой, и умирал в неволе.
Асбест. Абхазия. Аз – скорлупа. Аз – воля
Алтарь. Меловый круг. Аз – немота. Аз – воля.
Война была. Вот что, была война. Или убийство. Что-то в этом роде. Воля
какая-то. Или дуэль… не помню, кончилась, иль нет. Уже покой, уже не слышно.
Остыл простор, остыли пушки.
Белым бело, часы стоят, асбест и скорлупа, покой и воля.
С дуэли Пушкин возвращается с бубнящей головой подмышкой.
Пусть говорит. Пусть лучше Пушкин
Это уже другого поэта стихи. Но не Пушкина. Возможно, автора у этих стихов вообще нет.
Странное заявление? На самом деле всё просто. Там, на третьем этаже, где оса уснула – бюстик Пушкина с отбитым носом. Бюстик Пушкина и чайник со свистком. Не тот, что у Визбора – другой. Неприглядный. В подтеках и ссадинах. Впрочем, кому – как. Лично мне нравится. Настоящий чайник. Из жизни. Дырявый, наверное. Не видел, чтобы его когда-нибудь с подоконника снимали.
Чайник и бюстик Пушкина без уха. На третьем этаже в окруженье ос. А под лавкой свинка.
А смутных стихов не бойтесь – они благость несут.
Вот, кстати. Раз уж Воронеж вспомнили…
наутро вонзаясь пшеничной стрелой
поезд дневной всегда новобранец
сон и тоннель и вода преисподней
подушка чернеет рай позади
заспан в сравнении с раем грядущим
вода в подстаканнике угли и чай
деготь и соль и зрачки верхней полки
будет домчимся однажды куда
Воронеж Воронеж Воронеж Воронеж
Воронеж предвестники степь да игла
будут и сливы наверное вишни
русский пейзаж и этрусский и овен
подушка чернеет и мчится овалы
поезд белесый до судорог солнце
повинное мечется утро в стакане
живое в сравнении с мертвенным днем
сделать глоток продолжается жизнь
там за окном слава Богу безлюдно
рогож пастораль посланница счастья
судорог солнца ночного пейзаж
в темень в макушку в висок пробужденье
тише малыш пассажир обнищал
Воронеж Воронеж Воронеж Воронеж
дневные там трудятся стог и ежи
на солнце сверкает пшеничные иглы
Воронеж в остатке спелый хмельной
Воронеж и лодка и глянец и зев
на солнце икра перламутровых рыб
немое посланники сила и солнце
церковка нет не утонет на солнце
пусть даже Потоп не утонет не тонет
пусть даже Потоп не утонет на солнце
начало и кончено зыбкий пейзаж
и кончено утро пустой и безбровый
тише малыш почернела подушка
а все же домчимся однажды куда
свет простыни сизокрылою печкой
Перекормил-таки стихами. Не смог удержаться.
4. Четвержане. Аврора
В тот четверг к Стравинскому С. Р. пришли далеко не все.
И с этого и с того берега.
Далеко не все.
Сам Сергей Романович с утра перебрал по случаю именин экзистенциалиста дворника Тамерлана и сладко спал, укрывшись вафельным полотенцем, на кухонном полу, криков с улицы, здравниц, автомобильных гудков, выстрелов, песен, клекота и грая, разумеется, не слышал. Спал. А, может быть, не спал, просто не хотел никого видеть. Притворился спящим. Устал от гостей, и вообще от людей.
А, может быть, действительно спал. Что ему гости? Он все равно никого и ничего не видит. Не видит, не слышит. Ничего кроме стихов.
Да и стихов своих не узнает. Всякий раз про себя удивляется, как такое написать можно было?
Это что же у человека в голове должно вертеться, чтобы такое написать? И кто этот человек? Разве я? Не может такого быть. Мне бы теперь водицы холодной. Хорошо, хоть тишина. Не видно и не слышно никого. А ну как набегут? Нет, только не сегодня. А и набегут? Невелика беда. Все равно никого не вижу и не слышу никого.