Нет, Роутон, конечно, не столица.
Но и не совсем дыра, видали и похуже.
А помимо прочего, Роутон был его родным городом. Здесь родился Мариус Эльдор, здесь он потерял родителей, здесь его нашел Магистр… И здесь же его угораздило жениться.
Потоптавшись на площади, Мариус неторопливо пошел в сторону роутонского отдела Надзора. Все же не зря Магистр озаботился тем, чтобы у этих земель появился приор. Пелена подступала здесь слишком близко, первый пузырь вздулся всего в десяти милях от города. Пока что держалась радужная мембрана. Но ежели и дальше будут прибывать двуликие, очень даже возможен прорыв, и тогда… Не совсем, правда, понятно, что придется делать с двуликими. Иногда они просто такими рождались, ведь способность оборачиваться крагхами была проклятием последней магической войны. Убивать их? Вроде бы не совсем правильно. Пытаться рассредоточить по землям, чтоб не образовалось центра притяжения Пелены? Хлопотно, но вдруг это единственный способ?
Хотя он бы их истребил, этих двуликих. Потому что чудовища. Крагхи, прячущиеся под человеческой личиной.
Мысли вернулись к последнему сражению с роем. Неведомо как, но крагхи растили таких тварей, что человеческий рассудок был просто не в состоянии справиться с кошмаром. Бронированные богомолы размером с дом, щупальца с крючьями, которые так же легко вспарывают стальную броню, как нож размякшее на солнце масло. Или вот многоножки тоже хороши. И ничем не пробить костяные пластины, кроме магии. А сами крагхи – смех, да и только. Почти что птички, когтистые птички в самых настоящих перьях. С крыльями.
«Ну ничего, мы еще поборемся», – раздраженно думал приор Роутона.
Он сделает все возможное и невозможное, чтобы оградить город от прорыва. И пусть для этого придется истребить всех двуликих, что здесь поселились. Горожане просто не представляют себе, что такое прорыв и что такое рой, и вот отсюда все эти стенания о милосердии и жалости. Они просто не видели.
Мариус шагал по утреннему Роутону, и с каждым шагом настроение улучшалось. Он понимал, что вправить мозги местным будет нелегко, но он тоже не абы кто. Приор Святого Надзора. Он побеседует с местными жрецами Пастыря, вот откуда надо начинать плясать. Содержание голов горожан почти полностью зависит от содержания проповедей.
Остановился перед открывшейся булочной, там как раз хозяин водружал на прилавок корзину свежих рогаликов, присыпанных сахарной пудрой. Можно было порадовать своих стариков. Мариус толкнул дверь, с удовольствием вслушиваясь в звон колокольчика, потянул носом божественный аромат. Хозяин профессионально улыбнулся.
– Доброго утра, ниат. Отведаете моих рогаликов с яблочным повидлом?
– Заверните десяток. – И Мариус полез в кошелек за деньгами.
Став приором, он мог вообще не задумываться о тратах. Наверное, теперь бы Ровена его оценила, но… не нужно уже. Прошло и перегорело.
Из пекарни он выходил, прижимая к себе теплый пухлый пакет из хрустящей бумаги. Теперь можно было заглянуть на службу, в местный Надзор, а потом все же взять повозку и поехать домой. Но тогда рогалики остынут, а холодный и зачерствевший рогалик – совсем уж не то. Так что Надзор никуда не денется. А Марго и Робин дождутся свежей выпечки.
Приняв решение, Мариус заторопился на угол площади, где собирались извозчики. Проходя мимо узкого переулка, откуда повеяло сыростью и помоями, увидел надпись на табличке: «Горчичный проулок». И остановился.
Что там вопила эта дрянь двуликая?
Горчичный проулок, три. Пастырь не простит. Он человек.
Разве может быть у двуликой брат человеком?
Мариус хмыкнул и уже было двинулся дальше. А перед глазами совершенно некстати всплыло перекошенное бледное лицо девки, которой к вечеру отрубят руки. Она не лгала. Так нельзя лгать. И даже не за себя просила, не умоляла оставить ей ее тощие грязные руки.
Как его там зовут, этого брата? Тиб… Тиберий? Нет, Тибери́к.
Он вздохнул и свернул-таки в проулок.
Дома здесь напоминали узкие полки в архивах Надзора. Некрашеные, старые, кое-где подгнившие. Окна завешены пыльными тряпками. Мариус много раз хаживал мимо этого проулка, но никогда не обращал внимания, что почти в центре города существует такая вот червоточина. Поискал глазами цифру «три» на облупившейся и утратившей цвет двери. Крошечное оконце со старательно вымытым – о чудо! – стеклом и веселенькой синей занавеской.