– Отлично, я забираю оба.
– Простите?! – выпучил глаза экскурсовод.
– На них были потрачены казенные средства – пусть хоть два меча из двухсот послужат по своему прямому назначению и отработают затраты. Скарлетт, предъявляйте свою бумагу.
Начал разгораться скандал, прибежал директор и заявил, что грабеж исторических артефактов возможен только через его труп, и ему безразлично, что там у Скарлетт за бумага.
– Уважаемый, – сказал я ему, – насчет трупа вы зря, могу и перешагнуть. Я еще в состоянии понять старика-художника, который пытался своим тощим телом закрыть от стеклянного шквала знаменитую «2х4» – все-таки произведение искусства, которое Гитлер двадцать лет писал. А вот это – предмет, созданный для убийства, а ни разу не шедевр, так что ваша истерика мне не понятна.
– Я буду жаловаться!!! – завопил он.
– Кому вы будете жаловаться? – спокойно спросила Скарлетт. – Бумага выдана его светлостью министром обороны графом Сабуровым, на него разве что королю жаловаться можно. Жаловаться королю на министра из-за пары тесаков? Вперед и с песней.
Так что кацбальгеры мы получили. В дополнение к ним я наложил свои жадные лапки на старинный черный нагрудник с массивными наплечниками, по форме напоминающими грифоньи головы: поверх бронежилета будет самое то, благо крепления ременные. С другого экспоната я позаимствовал шлем рыцаря-мага с небольшими стилизованными крылышками, тоже черный, с забралом и инкрустированными в металл рунами.
– Только я сомневаюсь, что тут хоть одна руна рабочая, – сказала Скарлетт.
– А мне от брони только механические свойства нужны. К шлему надо бы присобачить современное прозрачное забрало – и стильно, и практично.
Директор, услыхав это, схватился за сердце и едва не грохнулся в обморок.
Мы вышли из музея и сели в машину. Пока я складывал свои трофеи на заднем сидении, Ковач сидела, держа руки на баранке, и смотрела куда-то вперед расфокусированным взглядом.
– Все в порядке? – спросил я, садясь рядом.
– А? Да… задумалась. Как-то не идет из головы старик-художник, о котором вы упоминали… Я читала материал по той зачистке, но там ничего не было сказано ни про него, ни про картину Гитлера. Вот пытаюсь понять – насколько сильно надо любить искусство, чтобы умереть за кусок расписанного холста? «2х4» – огромное полотно же, на что бедолага рассчитывал? Как его закрыть-то?
– А, ну это да… Сильное воспоминание и для меня. Одержимый хреначит по нам стеклом – там все картины в стеклянных витринах по всему залу рядами, а он, значит, сквозь них телекинезом… Стеклянная шрапнель по всему залу свистит, с такой силой, что у меня забрало даже треснуло… И вот, когда я за фонтанчик прыгаю, а у меня за спиной та самая картина, и следующий удар будет по мне – выползает откуда-то старичок тощий, с виду типичный жид, каких вы каждый день на улицах видите. Даже не знаю – то ли сотрудник галереи, то ли художник, то ли посетитель … Выползает, бросается к картине, руки раскинул и кричит, мол, только не Гитлера – он ее двадцать лет писал… Душераздирающее зрелище, хоть я его долю секунды наблюдал…
– Бедняга.
– Угу, мне тоже его жаль. Он выжил.
Скарлетт повернула ко мне удивленное лицо:
– А почему тогда жаль?!!
Я вздохнул:
– Может быть, ему было бы легче умереть с надеждой на осмысленность своей жертвы и не увидеть того, что случилось с картиной. Полотно посекло просто нещадно, но каким-то чудом в старика не попал ни единый осколок. Ну или попал, но слегка. Я когда уходил – он на коленях рыдал у картины, и крови я не заметил. На самом полотне остался неповрежденным аккурат человеческий силуэт в том месте, где стоял этот старик. Как такое возможно – я не знаю. Вот после таких историй и появляются байки о том, что души великих художников и скульпторов не уходят куда положено, а остаются возле своих шедевров…
Скарлетт повернула ключ в замке зажигания.
– Признаться, мне все равно трудно понять. Заслонить другого человека – тут все ясно. Но холст? Пусть даже самим Гитлером расписанный?
Я снова вздохнул.
– Видите ли, Скарлетт, у человеческой жизни есть интересное свойство.
– Какое?
– Наделять значимостью любую фигню, за которую эта самая жизнь была добровольно пожертвована. Там были картины художников не хуже, но старик решил умереть именно за Гитлера, а не за Рубенса там или ван Гога. При том, что и Гитлер был художником не особо шедевральным. Просто модный в свое время пейзажист, и «2х4» с технической точки зрения еще не лучшая его работа.