Мы выехали на светофор, Скарлетт притормозила и заметила:
– А знаете, как эта самая «2х4» писалась? Я читала, что каждую субботу в теплое время года Гитлер ездил на узкоколейке к Альпам, везя с собой двухметровый тубус с холстом. Он приезжал в отель, где двадцать лет арендовал комнату, в которой хранились его складной мольберт огромного размера и специальная стремянка, с вечера все это раскладывал, чтобы утром встать затемно и встретить рассвет с кистью в руках. Поработать несколько минут, пока солнце бросает лучи под одним и тем же углом, затем все свернуть, собрать, сесть на поезд и к вечеру вернуться домой. И так двадцать лет. Масса сил и денег. Это ж огромный кусок жизни, потраченный всего на одну картину… Потому-то технически «2х4» и не очень сильна: он спешил. Боялся не успеть. Я даже не знаю, кто пожертвовал больше – то ли сам художник, отдавший картине так много сил, то ли старик, пытавшийся отдать ей те пару лет, что ему оставались…
– Угу. И это снова перекликается с моими словами про то, как человеческая жизнь придает значимость всего лишь куску холста, покрытому краской.
– Художники – воистину безумные, фанатичные люди, я их вряд ли пойму, – призналась Скарлетт.
Я ничего не ответил, но про себя подумал, что, наверное, хорошо понимаю Гитлера. Мы с ним оба фанатики, хоть и каждый по-своему. Только он потратил всю жизнь на рисование, а я готов потратить свою на прямо противоположный процесс…
…Стереть кое-что с карты ко всем чертям.
Два дня я гостил в особняке министра, пока шли приготовления и расползался слух о том, что скоро приедет некий очень засекреченный тип и разберется с одержимым единолично. Зарецки и его команда постарались очень хорошо: уже на следующий день в солидной газете появилась основанная на «инсайдерской информации» статья о том, что министерство обороны в абсолютной тайне создало подразделение для борьбы с одержимыми и прочими угрозами того же порядка. Эту информацию на второй день подхватили другие издания, высказавшие мысль о том, что в Сиберии, вероятно, уже есть аналог аркадианских специальных тактических отрядов. Причем наиболее скептически настроенные обозреватели предположили, что смысл секретности – боязнь громко опозориться, как это вышло с первым начинанием: если снова выйдет пшик – министерство просто сделает вид, что ничего не было.
Кроме того, практически все в один голос подвергали сомнению информацию о том, что таинственный тип будет уничтожать одержимого единолично: маги стараются избегать поединков с такими противниками и не идут на зачистку без поддержки, а если он не маг, то ему тем более не светит.
Эти два дня я тоже даром не терял: мы с министром набросали примерную концепцию устава «Специальных истребительных отрядов» и выработали общее видение как самой организации, так и перспектив развития.
В общем и целом, все вырисовывалось в радужных тонах. Как только появится намек на какое-то сенсационное начинание – моментально найдутся те, которые захотят стоять у истоков. И наше им предложение очень простое – место в списке основателей в обмен на щедрое финансирование. Даже если король не согласится выделить нужные средства – найдется куча других желающих.
С кандидатами у нас тоже проблем быть не должно: возможность войти в малое число первых героев новой формации выпадает только раз в тысячелетие.
Так что первый и самый важный пункт нашего плана заключается в том, что я должен выйти на сцену красиво, эффектно и убедительно. Чтобы ни у кого не осталось никаких сомнений. Министр, что бы он там ни говорил, все же явно побаивается, что я провалю эту миссию и он останется с носом, так как тогда создавать СТО в Сиберии будет уже некому.
У меня тоже есть кое-какие опасения, но совершенно другого толка: а что, если я не прав? Что, если на самом деле «притупленные» получают устойчивость к магии и какие-то дополнительные способности безотносительно того, какая сила магического дара у них была? Что, если наличие этих самых способностей преимущественно у вторых уровней – просто невероятное совпадение, а мои собственные сверхспособности объясняются отнюдь не бывшим шестым уровнем малыша Сашика, а наследием темной половины моего «я»?!
Впрочем, такие мысли – вовсе не основная причина беспокойства: если я ошибся – значит, я ошибся, и с этим ничего нельзя поделать, никак нельзя исправить – а раз так, то и беспокоиться смысла нет, мне остается лишь принять и смириться.