Гораздо больше меня беспокоит другое: возраст возможных кандидатов и их перспективы. В Аркадии в спецучебку берут только мальчиков от двенадцати до шестнадцати лет, причем статистика утверждает, что именно вступившие в самом раннем возрасте эстэошники имеют чуть больший шанс выжить и более высокую эффективность: взросление таких же несчастных, как я, происходит под тяжелейшими нагрузками, и те, которые выдерживают, вырастают особенно крепкими и сильными. Эстэошник, поступивший в двенадцать и выпустившийся в шестнадцать, зачастую немного сильнее, быстрее, выносливей того, который поступил в шестнадцать и выпустился в двадцать, это общеизвестный факт.
И вот тут как раз зарыта собака: а что, если новобранцы будут старше шестнадцати? Что мне с такими делать? Нет, обучение-то они будут способны пройти, не все, но лучшие, хотя бы на троечку. Только не окажется ли их выживаемость ниже плинтуса?
Впрочем, у меня есть повод и для робкого оптимизма: во-первых, многие с детства готовятся стать воинами, как готовил малыша Сашика его отец. Во-вторых, если у них откроются сильные способности, хотя бы в половину или даже в треть моих – то дело будет обстоять весьма неплохо. Если же нет… мне придется прыгать выше головы, чтобы подразделение показало хорошие результаты вместе с высокой выживаемостью, иначе не видать мне бойцов шестого уровня и много лет моей жизни будут просто потрачены впустую.
Одновременно мы провели кое-какую работу с Зарецки и еще одним человеком, Маттиасом, который оказался по профессии киношником-постановщиком. Мы детально изучили план местности и спланировали все, чуть ли не до жестов: кто откуда подъезжает, где высаживаются «бойцы С.И.О.», где выхожу я. Задумано так, чтобы наша со Скарлетт машина остановилась вблизи от ограждения, за которым толпятся репортеры, и мое появление было заснято крупным планом.
– Александер, – сказал Маттиас, – я до сих пор так и не узнал, как вы намереваетесь обставить свой, так сказать, «штурм»?
– В каком смысле? – не понял я.
– За счет чего вы намереваетесь достичь нужного эффекта при зачистке? Одержимый на самом деле уже мертв?
– Почему вдруг он должен быть мертв?
– Тогда как вы собираетесь его убивать? Он же не будет стоять, пока вы его рубите, да?
– Очень надеюсь, что не будет, иначе весь наш труд насмарку.
И вот тут до него начало доходить.
– Погодите… вы на полном серьезе, взаправду будете драться с ним в ближнем бою? Один на один?!
– Ну да, а как же иначе?
– Он же вас убьет!
Я пожал плечами:
– Я похож на самоубийцу? Это, конечно, не исключено, но статистика пока что на моей стороне: счет «пять-ноль» в мою пользу, это если считать только рукопашные схватки с одержимыми.
Он чуть помолчал и сказал:
– Тогда я просто не понимаю, для чего мы вот тут все это обсуждаем… Зачем мы тут целую постановку продумываем, если вы в состоянии просто зайти и убить тварь в самом настоящем бою?
– Понимаете, Маттиас, жизнь – не фильм. Настоящий бой – он не красивый, как в кино. Он короткий и жестокий, и я бы сказал даже – уродливый. Обычно все сводилось к тому, что я подбегал к одержимому и хреначил его клинком «кишкодера» – вот этой вот самой «пушки», что в углу стоит. А потом добивал – тридцать-сорок ударов по лежащему противнику, ну, чтобы наверняка, да и просто – остановиться бывало трудно. Никаких пируэтов и трюков – просто внезапная и стремительная штыковая атака и быстрые, эффективные приемы, напрочь лишенные эффектности. Максимум, что при этом мог сделать сам одержимый – одна попытка контратаки. Но они не умеют драться в ближнем бою, потому все заканчивалось очень-очень быстро. Тут дело такое: когда люди слышат фразу «человек против одержимого» – они подсознательно ожидают чего-то эпичного. Противостоять одержимому в поединке может разве что маг, потому в сознании обывателя это должен быть зрелищный бой. Сполохи магии, разлетающиеся в щепки стены, ну или что-то, столь же эффектное. А на деле все бывает очень быстро, так что зритель даже не поймет, что поверженный – на самом деле не человек, а ужасное чудовище. И вот потому нам нужны вы. Надо выжать из операции максимум зрелищности. Может быть, мне и удастся немножко затянуть бой – ну, две-три секунды, ну пять – вместо одной.
– Это как если бы вы ждали поединка двух чемпионов мира, – добавил Зарецки, – в день боя отпросились с работы пораньше, сели с пивом у телевизора – и в первом же раунде один свалил другого первым же ударом. Что вы почувствуете? Горькое разочарование. Бой будет очень коротким, более того, произойдет в закрытом хранилище, где нашлемная камера Александера может не работать. Значит, надо сделать шоу из всего остального.