И вдруг Готах подумал, что, сражаясь за сохранение равновесия Шерни, тратя тысячи золотых на громадные начинания, он о многом забыл. Борьба во имя улучшения мира была обречена на неудачу, приносила больше вреда, чем пользы. Нельзя было исправить и улучшить то, что от начала до конца было придумано и создано другим мастером; можно было лишь окончательно его испортить. Но действительно ли стоило отказываться от всех человеческих желаний, таких как естественная для разумного существа склонность льстить самому себе? Брошенная нищему монета не улучшала мир, но позволяла благодетелю почувствовать себя лучше.
Впрочем, вполне справедливо. Ибо тот, кому льстило возникающее в душе чувство «я щедр и добр», был действительно лучше того, кому оно не льстило.
Готах развернул коня.
При виде богато одетого человека верхом на очень хорошем коне старая баба с неогороженного двора почти бегом кинулась к нему. На ней было чистое, вполне приличное и даже со следами былой роскоши платье. Передав коня невольнице, которую позвала баба, Готах вошел в дом, где его пригласили в опрятную комнату, в которой, видимо, заключались сделки. Точно он не знал, поскольку впервые в жизни перешагнул порог невольничьего хозяйства; всю прислугу — то есть одну телохранительницу и двух девушек для домашних работ — его жена получила в качестве свадебного подарка от своей бывшей госпожи. Скучавший в Эн Анеле слуга, как и второй дома, были свободными людьми. Теперь Готах хотел купить себе невольницу и не знал, как это делается. Он коротко изложил свое дело, даже не имея понятия, с кем разговаривает; баба в платье могла быть кем угодно, даже столетней Жемчужиной или невольницей первого сорта, ибо, по слухам, такие потертые жизнью драгоценности иногда попадали обратно в хозяйства, где вели расчеты, писали или читали письма на четырех основных языках мира, а прежде всего давали советы по вопросам, связанным с выращиванием новых Жемчужин. Свобода и манеры стоявшей перед ним старушки, а также ее прекрасный дартанский лишь подтверждали его подозрения.
— Ваше благородие, — сказала предполагаемая старая Жемчужина, — ведь у тебя есть глаза, и ты наверняка видишь, что у хозяйства… проблемы. Честно говоря, мы проводим распродажу. У меня нет ничего, хоть сколько-нибудь похожего на то, о чем ты спрашиваешь. Разве что только я, — криво усмехнулась она. — Меча я уже точно не подниму, но кинжал… По крайней мере, я знаю, за какой конец его держать.
Подтвердились почти все догадки Готаха.
— Ты была Черной Жемчужиной, госпожа? — спросил он и, лишь когда она рассмеялась, понял, сколь наивный вопрос задал.
— Прости меня, ваше благородие, — смущенно проговорила она. — Черная Жемчужина? Скоро я уже отправлюсь навстречу Полосам Шерни, так что беру ее в свидетели, что никогда даже не видела воочию такой драгоценности. Черная Жемчужина? Нет, ваше благородие. Я родилась, чтобы стать обычной Жемчужиной, но уже через пять лет оказалось, что ничего, увы, из этого не выйдет. С большим трудом я удержалась среди девушек первого сорта… Нас немного учили, как защищать господина или госпожу, если возникнет такая необходимость, но если спросишь меня, то отвечу, что не защитила бы тогда никого и ни от кого. Я не смогу продать тебе, ваше благородие, телохранительницу, даже самую худшую, поскольку у меня их нет. Несколько некрасивых и тощих девушек, почти каждая с каким-то изъяном, заика или прыщавая, у некоторых вообще с головой не в порядке. Говорю как есть — сам увидишь, если пожелаешь. В течение недели должен явиться некто, кто за полцены возьмет их всех для работы. Такой, какую обычно выполняют мужчины, — добавила она, и это означало, что девушкам остается не больше четырех месяцев жизни, заполненной нечеловечески тяжким трудом от рассвета до заката. — Если этот покупатель не придет, то я просто дам им всем акты об освобождении, поскольку не могу дальше их кормить. Они давно уже проели больше, чем сами стоят. Пусть умирают за свой счет, в переулках Эн Анеля или где-то еще, поскольку до своих деревень не доберутся. По крайней мере, у них будет шанс что-то украсть, прежде чем их поймает городская стража и отправит в наказание на каменоломни.
Слова ее звучали бездушно, но, к своему удивлению, Готах не заметил безразличия в глазах собеседницы. У старой «жемчужинки», похоже, было доброе сердце, и она наверняка отдала бы свой товар даже не за полцены, а вообще за символическую серебряную монету — лишь бы он попал в хорошие руки.