Она пела, наверное, все известные ей песни. Голос у нее был достаточно сносный для того, чтобы ее можно было слушать; лишь на сложных «Белых чайках» она ужасно фальшивила.
Мевеву повезло. Он получил лишь несерьезный тумак в ответ на известие о том, что великое свершение капитанши невозможно отметить всеобщей пьянкой.
Его начали называть Везунчиком Мевевом Тихим.
Небо покрылось тучами; ветер стал сильнее, безлунная ночь была темной как смоль. На «Гнилом трупе» усилили палубные вахты. Появилась новая проблема: все парни Риди — а их было полторы сотни с лишним — называли себя моряками, но понятие о паруснике имел самое большее каждый четвертый. Остальные годились для абордажа, обслуги орудий и простейших работ, но никак не могли запомнить, что такое нок, что — бушприт, а что — шкотовые углы грота. По иронии судьбы недавние события лишили команду двенадцати настоящих моряков — убитых, раненых или избитых в наказание палками. Теперь, в предштормовых условиях, на ногах были по очереди одни и те же.
Начинался серый день — холодный и туманный. Все еще мучимый недобрыми предчувствиями, Мевев приказал разбудить себя пораньше и выбрался на палубу как раз в тот момент, когда раздался крик матроса:
— Корабль за кормой со штирборта! Э-эй! Кора-абль!
Средних размеров фрегат, лишь чуть меньше «Трупа», круто шел левым галсом, уже отчетливо видимый в редеющих клубах тумана. С таким же парусным вооружением, он, однако, двигался почти вдвое быстрее корабля Риди. Мевеву показалось, что он почти слышит, как звенят натянутые канаты, трещит красное полотно полных парусов, шипит рассекаемая носом вода.
Матрос-впередсмотрящий снова закричал:
— Э-эй! На левом траверсе! Кора-абль!
Но это не мог быть корабль. Это было нечто такое, чего Тихий никогда прежде не видел. Вроде бы каравелла со смешанным парусным вооружением, но каравелла эта, почти лежа на борту, шла поперек ветра со скоростью касатки, а не корабля. Мевев до сих пор не имел понятия о том, что вообще можно достичь такой скорости. Но как она была сбалансирована, стерва! А как ее вели! При таком ветре и волне она давно уже должна была лежать на воде!
Фрегат с красными парусами сразу же показался Мевеву медленным и неуклюжим.
Избавившись от последних сомнений, он позвал вахтенного.
— Буди капитаншу. Скажи, что «Кашалот» Броррока и «Колыбель» Китара просят нас остановиться.
Китар как раз пересек курс «Трупа», промчавшись перед носом более тяжелого парусника на расстоянии, достойном безумца, — то была вежливая просьба зарифить паруса. Менее вежливая заключалась в том, чтобы послать в море в ста шагах от носа пушечное ядро — подобная «просьба» имела уже ранг предупреждения. На борту «Колыбели» суетилась у парусов до смешного малочисленная палубная команда — но каждый прекрасно знал, что делать, и приказы насчет парусов и руля отдавались лишь те, что были действительно необходимы. «Труп» сильнее тряхнуло в свежем кильватере каравеллы, которая уже совершала разворот — но так, будто ветер внезапно прекратился, зато некий подводный гигант повернул корабль в пальцах. Ненадолго возникла обычная при маневрах суматоха, от которой у сухопутных крыс (например, взятых в рейс пассажиров) вставали дыбом волосы на голове — ибо каждый раз наступало мгновение, когда все бегали туда-сюда, а корабль, казалось, делал что хотел… Затрещали реи, захлопала парусина. Китар явно намеревался обойти вокруг «Трупа».
Что-то было с этим парусником не так. Китар захватил его, но не сменил названия — торговец, которому принадлежала каравелла, нарек ее «Колыбелью», вероятно, потому, что она покачивалась на воде, словно шхуна, и была столь же быстроходной. Парни Китара долго возились с кораблем, пока не обнаружили, что ему просто не хватает парусов, и сменили парусное вооружение таким образом, что любое дуновение ветра должно было придавливать их к воде.