Толпа зашумела. Ганса отвели в магистратуру, заперли в подвале. Через толстую каменную стену он смутно различал шум, детские голоса и плач. Как мог Ганс старался успокоить детей, но его голос не доходил к ним.
— …Таким образом, следуя духу и букве буллы «Голос в Риме», должно признать обвиняемого не только колдуном и злым малефиком, но и еретиком, действия которого подпадают под юрисдикцию святой инквизиции и, помимо отказа в причастии, караются смертной казнью в яме или на костре…
Ганс ничего не понимал. Когда утром он поднялся из подвала в этот зал, то первым делом сказал, что согласен принять любое наказание и просит лишь отпустить детей по домам. Но на его слова не обратили никакого внимания. Судебный процесс двигался по давно установленному распорядку, и становилось ясно, что Ганс ничего не сможет в нем изменить.
Перед зрителями на возвышении сидели судьи. Их было трое. Бургомистр Ференц Майер, дряхлый старик, он зябнул в пышном, не по погоде теплом кафтане и время от времени засыпал на виду у всех. По правую руку от бургомистра возвышался тучный патер Бэр, каноник собора, а слева сидел магистр Вольф Бюргер, тот самый горожанин, что спрашивал, кто обвиняет Ганса. Темное лицо Бюргера словно вырезано из плотного грушевого дерева; когда он говорил, то казалось, что губы не движутся.
Ганс стоял посреди зала лицом к судьям, а патер Цвингер — истец говорил, стоя за специальной кафедрой, кричал, указывал на Ганса пальцем, обвинял во всех грехах поднебесной:
— …Бременская ересь еще не изжита, а ныне пагубный соблазн штедингцев проник к нам. Стараниями инквизиторов установлены неисчислимые злодейства предавшихся дьяволу, и никакое наказание не будет слишком жестоко для них. Если мы не хотим, чтобы завтра в Риме призвали к крестовому походу на Гамельн, как то было недавно с Бременом, то мы обязаны пресечь зло сегодня. Все и каждый, кто замечен на бесовском шабаше у горы Ольденберг, должен быть отдан палачу и повинен смерти!
В зале кто–то ахнул, а патер Бэр беспокойно завозился и произнес:
— Вряд ли уместна такая строгость. Саксонским капитулярием Карла Великого запрещено верить в колдовство. Подобного же мнения придерживается и канон «Епископы».
— Бременский округ еще дымится! — крикнул Цвингер.
— Отец Цвингер прав, — коротко сказал Вольф Бюргер, — но сначала заслушаем свидетелей.
Один за другим выходили в центр зала стражники. Путаясь и сбиваясь, рассказывали, какую картину застали они на поляне. Иным представлялись чудовища и стыдные непотребства, другие видели просто зверей, предающихся неистовому скаканию, но все указывали, что Ганс был главой сборища.
Среди зрителей начался ропот. Особенно он усиливался, когда свидетели рассказывали, как нищий мальчишка обернулся волком. Правда, и здесь одни говорили, что перекинувшись в волка, Питер исчез, другие, что раздвоился, но суть состояла не в том. Бешеный хищник был слишком памятен гамельнцам.
— Побить камнями! — крикнул кто–то.
Бюргер поднял ладонь, требуя тишины, и объявил:
— Ганс по прозвищу Крысолов, что скажешь ты?
Ганс судорожно глотнул, подавляя волнение.
— Там не было ничего сверхъестественного, — сказал он. — Питер вовсе не вервольф, и я тоже не колдовал. Я только хотел выучить детей моему искусству. Это очень хорошее и нужное людям ремесло…
— Кощунство! — взвыл Цвингер, а бургомистр вдруг встрепенулся, просыпаясь, и прошамкал:
— Всякий, доказавший, что владеет ремеслом, необходимым и полезным жителям, имеет право испросить у магистрата разрешение обосноваться в городе, набрать учеников и подмастерьев и объединить их по прошествии должного числа лет в цех, коему, смотря по заслугам, присваиваются штандарт и привилегии, — Майер втянул голову в плечи и снова задремал.
— Ганс Крысолов, — проговорил патер Бэр, — объясни нам, что хорошего в твоем ремесле и чему именно ты учил детей.
— Я учил их всему, что знаю сам. Я могу заставить упасть стаю саранчи — по счастью, в ваших краях не встречается этой напасти, — мне нетрудно остановить ратного червя. Но обычно я вывожу крыс и мышей, недаром меня прозвали Крысоловом.
— Прекрасное занятие для сына Людвига Мюллера, — заметил Бюргер, ловить по чужим амбарам мышей, получая один пфенниг за дюжину хвостов!
— Я учу всех, кто приходит за наукой! — выкрикнул Ганс. — И я не ловлю крыс, я изгоняю их, разом и надолго!
Вольф Бюргер, перегнувшись через бургомистра, пошептался с патером Бэром. Тот согласно кивнул. Тогда Бюргер, незаметно толкнув, разбудил бургомистра и начал что–то втолковывать ему. Старик послушно встал и объявил: