- Я не хочу в это верить, - прошептал Ларкин, снова отворачиваясь.
- Слушай, Браславски ведь не просто из вредности характера или из личной неприязни так поступил. Он подставил нас с тобой осознанно. А это значит, что он знал, что произойдет у Марины. Понимаешь, к чему я веду? – я придвинулась поближе к нему и заглянула в глаза стража. – Ему кто-то приказал так поступить.
- Он мог просто увидеть…
- Винс, если он видел то, что произошло с нами у Марины, то должен был видеть и то, что произойдет после…
- Ты хочешь сказать… - во взгляде Ларкина мелькнуло понимание, - но тогда…
- Браславски сам рассказывал мне, что он довел свой дар до совершенства. Он мог вызывать видения по собственному желанию. А тут вдруг, не смог увидеть свою кончину? Не смеши меня.
Я видела, как меняется выражение его лица – с растерянно-задумчивого на решительное, - даже почти представляла, какие мысли крутятся в светлой голове Ларкина, но выдерживала паузу. Мне надо было быть уверенной в том, что я могу ему доверять, полностью и без оглядки. Это не значило, что я не верила Ройск или Лексу, или, например, тому же капитану. Я верила им, но так же, я знала, что каждый из них запрет меня подальше, да еще и замок на двери моей темницы лично навесит, стоит мне только приблизиться к разгадке на достаточное расстояние. И дело не в том, что каждый из них продался или что-то такое, вовсе нет. Просто Лекс и Ройс и даже капитан – они помешаны на моей безопасности. И если передо мной замаячит, хоть призрачная возможность приблизиться к разгадке – они просто сделают все от них зависящее, чтобы уберечь и не позволить «набить шишек». В чем-то это было хорошо и даже благородно с их стороны, но, в то же время, откровенно бесило меня.
- Есть только два предположения, - наконец выдал Винс. – Или Браславски не видел ничего из событий того дня или…
- Или он сделал это специально, - закончила я за него.
Винс медленно кивнул, закусил губу, немного подумал и выдал:
- В первом случае это может быть связано с тобой и той защитой, что наложил на тебя Варант, - меня передернуло от такого предположения, но Ларкин этого не заметил и продолжал, - а вот во втором случае… я затрудняюсь сразу выдать решение.
- У меня есть два, - я тоже думала над этим, но… - я встала и теперь уже сама расхаживала по комнате, как совсем недавно это делал Винс, - либо он хотел умереть. Либо… - я резко повернулась и посмотрела на Ларкина – было необходимо пробудить твой дар полностью.
Ларкин молча кусал губы, молчала и я, пристально глядя на него, ожидая какого-нибудь ответа. Все-таки мне мало что было известно обо всех этих магических штучках, а Ларкин, Ларкин был гением и это все признавали. Вот пусть гений и думает, сопоставляет, решает и принимается за дело. Потому что, я больше чем уверена, что все это дело с ритуалом, проведенным Мариной Драгониш только верхушка айсберга. Готовится что-то масштабное, а если принимать во внимание все оговорки. И намеки, что делал мне Браславски – он знал, что именно и принимал во всем этом непосредственное участие.
- Я не знаю, что сказать, - очень тихо произнес Винс, еще ниже опуская голову, - я просто не могу даже представить себе, зачем он все это сделал? Почему? Я верил ему. Вацлав был единственным, кому я верил безоговорочно. А в результате… - он опустил голову, а я не мешала, понимая, как это тяжело – разочароваться в том, кто был самым близким, кому доверял свою жизнь, ради кого был готов пойти на многое. Я тоже молчала, думая о том, что Браславски ведь был не плохим, на самом деле. И я видела, как он относился к Ларкину, как защищал и опекал его все время, как родного сына.
И если он пошел на предательство, то причины должны быть вескими. Очень вескими. И сейчас, я как никогда очень сильно пожалела, что совсем ничего не знаю об устройстве мира сверхъестественного. Что не разбираюсь даже в элементарных вещах, а потому не могу даже предположить, что именно могло заставить самого ответственного стража восьмого участка предать своих.
- Давай так. Подумаем, что у нас есть, проанализируем и сопоставим все факты, - я старалась говорить спокойно, ничем не выдавая того сожаления и беспокойства, что царило у меня в душе. Ларкину это сейчас было совершенно не нужно. - А потом, потом уже будем решать, что нам делать и кому об этом рассказывать.