После долгих поисков ножниц и клейкой ленты — ни того, ни другого на положенном месте, разумеется, не оказалось — я в конце концов обзавелся всем, что мне было нужно, и устроил себе нечто вроде рабочего места на коврике перед очагом. Затем выпил глоток крепкого, прежде чем отправиться за вещами в машину. Во время второй ходки из гаража в дом, обремененный свертками, я обронил ключи от машины.
Было смертельно темно. Шаря рукой по гравию, я понял, что придется сходить за фонарем. Как раз в это мгновение на втором этаже Анна вышла из спальни, прошла в ванную и зажгла там свет. Хорошо, что она забыла задернуть занавески: свет из окна упал прямо на дорожку и я сразу же нашел ключи. Когда я поднялся на ноги, собираясь войти в дом, Анна встала у окна и, не зная, что за ней наблюдают, начала раздеваться.
Моя первая мысль была чисто практического свойства: заменить во всех ванных комнатах оконные стекла на матовые. Я также решил предостеречь Анну от исполнения бесплатного стриптиза для всякого случайного любовзора, включая меня самого. Хотя дом стоял в стороне от дороги и был окружен деревьями, расстояние до ближайшей деревни составляло всего две мили и городские парни часто шлялись здесь субботними вечерами. Несколько месяцев назад в Бедфорде имело место изнасилование, причем насильник так и не был найден. Нет никакого смысла в том, чтобы самим напрашиваться на неприятности.
Здесь я должен признаться в чем-то скорее неприличном. Глядя на раздевающуюся Анну, хотя я видел ее обнаженной тысячи раз и при всех возможных обстоятельствах (кроме этого единственного), я ощутил желание несколько обескураживающего свойства. Она, возможно, и не подозревала, что за ней могут наблюдать, и вела себя абсолютно непринужденно, но все ее самые сокровенные движения, бессознательные повадки и порывы тела, которые я знал и любил, знал лучше и любил сильнее, чем кто бы то ни было другой, казались сейчас совершенно незнакомыми. Женщина, раздевающаяся наверху, в освещенной ванной, предстала передо мной словно бы в первый раз.
Я был парой чужих глаз. Она была неизвестной, запретной территорией, словно бы приглашающей к вторжению.
Как какой-нибудь оборванец, которому невзначай обломилась удача, я буквально впился взглядом в освещенное окно, стремясь не упустить ничего. Вот Анна деловито сняла лифчик. А затем все-таки задернула занавеску. Минуту-другую я оставался под окном, ожидая уж сам не знаю чего.
Я принялся представлять себе, будто молодая женщина в ванной и впрямь была незнакомой. Я пошел к дому, стараясь не выдать своего присутствия шуршанием гравия. На пороге я остановился и закурил.
На то, чтобы распаковать подарки, мне понадобилось меньше времени, чем я полагал. Обернув их заново в дорогую золотую фольгу от Бенделя, я перетянул пакеты клейкой лентой и в чисто декоративных целях украсил каждый из них черной бархатной ленточкой. Затем разложил все подарки вокруг хрустальной вазы, в которой стояла дюжина алых роз, привезенных мной из города. Шампанское я поставил в холодильник и спрятал туда же четырехунциевую баночку черной икры от Полла, замаскировав ее зеленью в отделении для овощей. Теперь все было в полном порядке. Спустившись утром по лестнице, Анна обнаружит мою праздничную экспозицию, выглядящую как рождественский стол в сентябре, но притронуться я ей ни к чему не позволю, пока до ужина не останется каких-нибудь полчаса. Ожидание изведет ее едва ли не до смерти.
Единственным подарком, который я решил не выставлять напоказ, был мой сюрприз. Я оставил коробку нераспакованной и просто сунул ее под стол. Она была четырех футов в длину, двух с половиной в ширину и почти целый фут в высоту — слишком большая, чтобы заворачивать ее в золотую фольгу. И так или иначе мне хотелось, чтобы она отличалась от всего остального.
Я налил себе виски, изрядно разбавил его водой, сел и задумался над тем, что бы такое написать на поздравительной открытке. Это была изысканная, в викторианском стиле картинка с изображением двух высокомерных ирландских сеттеров — максимальное приближение к нашим золотистым ретриверам, которое мне удалось отыскать. С сеттерами на картинке играла, держа их за поводок, маленькая девочка.
Мне хотелось надеяться, что Анне понравится напечатанный на оборотной стороне стишок, который начинался словами: «Люблю моих собачек, люблю сверх всякой меры!»
Мне хотелось приписать к этому стишку что-нибудь остроумное, но фантазия изменила мне. Я решил, что утро вечера мудренее.
Напоследок я вывел ребят и сделал с ними круг по нашему саду. Свет в спальне все еще горел. Я взглянул на часы. Час назад Анне исполнилось двадцать восемь. Представив ее себе, полусонно раскинувшуюся на подушках и разметавшую по ним свои длинные, цвета белого песка волосы, — представив ее себе дожидающуюся моего возвращения, я испытал приступ внезапного стыда. Шутка, которую я намеревался с ней сыграть, показалась злой и совершенно безвкусной...
Заперев дверь и погасив свет на первом этаже, я сказал доброй ночи Цезарю и Клаусу, сидящим за деревянной решеткой в своем отсеке под лестницей. Я поднялся к Анне. Она сонно улыбнулась мне, а я поцеловал ее и поздравил с днем рождения. Затем быстро разделся и скользнул под одеяло. Анна выглядела так невинно и трогательно. Полупроснувшись — и то не сразу, — она прильнула ко мне, обвила мою шею руками и что-то прошептала мне на ухо.
Я не расслышал и попросил ее повторить, но она только рассмеялась в ответ:
— Ты сделал все, что намеревался?
— Но что ты сказала перед этим? Я не расслышал.
Как всегда, она поспешила ответить вопросом на вопрос:
— Дорогой, как ты думаешь, не купить ли нам жалюзи или что-нибудь в том же роде для окошка в ванной?
— Жалюзи? Уж не хочешь ли ты сказать, будто знала, что я за тобой наблюдаю?
— Конечно, знала. А с чего бы я, как ты думаешь, не задернула занавеску?
— Ах ты развратница! Нет, я просто не могу поверить... Но почему же ты ее тогда все-таки задернула?
— Потому что, идиот ты несчастный, мне хотелось, чтобы ты ко мне пришел.
Я обнял ее.
— Ты едва не получила больше, чем рассчитывала.
— Правда?
— Я собирался сыграть с тобой скверную шутку, — я чуть надавил большими пальцами ей на горло. — Представь себе, что весь дом внезапно погрузился во тьму, — начал я загробным голосом, подражая актеру из фильма ужасов. — И вдруг снизу, из-под лестницы, доносится какой-то странный шум. Но вроде бы не о чем беспокоиться. Это, должно быть, твой муж что-то ищет. Ты окликаешь его по имени. И как только прозвучал твой голос, странный шум затихает. В доме воцаряется могильная тишина. Где собаки? Ты зовешь их — и никакого ответа. Холодная лапа ужаса ложится тебе на грудь. Тебя начинает угнетать чувство, будто что-то произошло, причем что-то чрезвычайно неприятное. И тут ты слышишь шаги — кто-то поднимается по лестнице...