Теперь уже пациент начал к моим словам прислушиваться. Я продолжал рассказ, объяснив ему, что примерно к тому времени, когда он обратился ко мне за помощью, ему удалось перенести и «изгнать» бремя своей неизреченной вины, сфокусировав ее на убийстве собак. Хотя он в то время и не понимал, почему убил их, поиски мотива в конце концов привели его к эпизоду с собаками в самом конце истории Магмеля. И это объяснение настолько устроило его на подсознательном уровне, что и во всю историю он поверил в буквальном смысле. Ему удалось отвлечь собственное внимание от подлинного мотива, заключавшегося в желании убить жену.
Поэтому и история Магмеля, представлявшая собой скрытую метафору его внутренней жизни, хранящуюся в подсознании на протяжении довольно долгого времени (отсюдасны, видения, галлюцинации), выйдя на свет, стала для него откровением и единственной «истиной». Но истинный конфликт, так и не разрешенный, продолжал исподволь мучитьего.
Его подсознательной целью стало убийство Анны — он считалсебя обязанным совершить это по той же, вне всякого сомнения, причине, по которой он убил Мисси. Когда он в концеконцов решился на это, в своем сознании, в какой-то части его, он доигрывал или переигрывал последний эпизод истории Магмеля, которую он инсценировал деталями, позаимствованными из его собственного повседневного быта: его вилла соответствовала при этом дому Кендаля, ее купол — башне; в этот же ряд входят мансарда, флюгер (колокол в виде полумесяца) и т. д. Все выглядит так, как будто Магмель нарочно создан для этой цели. Миф и реальность в конце концов слились воедино. И вот произошла «атака» на дом. Ему не оставалось ничего другого, кроме как убить Анну — вывести ее «из юдоли скорбей».
Но почему?
В этот момент пациент поднялся с места.
д) ВЫВОДЫ
В состоянии крайнего волнения пациент несколько раз повторил, что не предпринимал никаких попыток убить жену. Осведомился, где она сейчас находится, сказал, что ему «необходимо с ней объясниться». Я предупредил его о том, что содеянное ночью подпадает под статью уголовного кодекса, и предложил подписать согласие на помещение в психиатрическую клинику. Тут он опять раскричался. Он заявил, что докажет, что Мисси жива, и что это будет означать, что он невиновен и совершенно здоров. Так называемое доказательство он, по его словам, хранит в Бедфорде. Он предложил немедленно отправиться за ним и привезти его мне. Поскольку никакой возможности задержать его вопреки его воле у меня не было, я согласился на это, добавив, что он заодно может возвратить и подвеску люстры, висящей в холле. Мы договорились на час дня.
е) ДОПОЛНЕНИЕ
Жена пациента прибудет в одиннадцать с разрешением на помещение его в психиатрическую лечебницу. Доктор Хейворт, как лечащий врач, поставил на этом разрешении вторую подпись.
13
Пятница, 25 ноября
11.25. Я пишу это в поезде, идущем в Нью-Йорк. Пишу просто для того, чтобы не бросать дневник. Совершенно неизвестно, когда у меня появится время для очередной записи. Моя единственная защита в процессе, который выстраивает против меня Сомервиль — как представляется теперь, с самого начала, — заключается в этих заметках... И в письме, разумеется. Письмо — основной аргумент защиты.
Было бы проще послать ему по почте, но я не в силах отказаться от удовольствия понаблюдать за выражением его лица, когда он будет читать письмо. Карточный домик его анализа рухнет, и он поймет, что я одержал победу. И тогда я извлеку из портфеля — из потрепанного портфеля, с которым я езжу в этом поезде уже восемь унылых лет, — кристалл, как ослепительно сверкающий меч, молниеносный меч, которым я сражу всех своих супостатов...
Письмо, датированное 21 мая 1964 года, написано моей матерью. Это одно из ее нечастых, но обстоятельных посланий из Гольфстрим-Кей. Довольно трудно было разыскать его в таком бардаке, который представляет собой мой архив, но в конце концов это удалось. Поскольку всякое может случиться со мной, прежде чем я смогу снять с него ксерокопию, я переношу в дневник имеющий решающее значение пассаж:
«Вчера мы совершенно неожиданно получили письмо от Цу-лай. Ты ведь помнишь Цу-лай? Она была нашей стряпухой в Маниле, когда мы жили на краю света. Она осведомляется, не можем ли мы помочь ей. Она, видишь ли, надумала перебраться в Америку, со всем семейством! Ты ведь знаешь, что там был кое-кто и помимо Мисси. Мы с твоим отцом были бы рады помочь чем можем, но дело представляется довольно трудным. Цу-лай пишет также, что Мисси в прошлом году поехала в Лондон и устроилась служанкой „в семью добрых католиков“, но через пару месяцев влюбилась в какого-то сумасбродного молодого ирландца. Кажется, родственника хозяев. Так или иначе, они поженились! Что ж, это нисколько меня не удивляет. Мисси всегда была очаровательной девочкой, умненькой и прехорошенькой, конечно на свой лад. И вот она превосходно устроилась, не правда ли?»
Сегодня утром, когда я уезжал в город, было еще темно. Домой я вернулся примерно в десять и отправился погулять в тайной надежде на то, что все происшедшее ночью окажется дурным сном. В саду было так тихо, даже птицы не пели. Но когда я открыл дверь, я застал картину полного разрушения, поразившую меня так, как будто я увидел ее впервые.
При дневном свете это выглядело еще ужаснее. В доме все было разгромлено, буквально разнесено на куски. Повсюду вода, обломки древесины, обрывки линолеума, еда, одежда, битое стекло. На каждом шагу вся эта дрянь трещала у меня под ногами. Мне вспомнилось, как Принт Бегли бродил по разбомбленному Пальменхофу. Затем я представил себе, что Анна лежит где-то наверху в луже крови... Ведь могло случиться и такое.
Сквозь разбитую дверь спальни я увидел флюгер, врезавшийся своей секирой в ворс ковра. Я попробовал в точности вспомнить случившееся ночью, но детали от меня ускользают.
Телефон работал, свет — нет. Я позвонил Хейворту и попросил к телефону Анну.