Короткий смешок.
— Ну и кадры у тебя, генерал! Ладно, приставлю к нему своих. Пускай присмотрят.
— Только, ради Бога, прошу тебя без перегибов. Мне нужно просто, чтобы за ним понаблюдали. Терять еще одного пятого я не хочу.
Архипов даже не пытался скрывать раздражение.
— Зря ты бесишься, Кирилл, — неожиданно спокойный голос собеседника слегка остудил его пыл. — Это было не мое решение.
— Но ты на него повлиял.
— Слишком многое поставлено на кон. И чтобы сорвать главный куш, я готов всех твоих пятых в расход пустить, если они встанут на пути. И не только. Ты уж не обессудь.
— Я вышлю все данные, — холодно ответил генерал и отключил связь.
***
Было очень непривычно очутиться по ту сторону бетонной стены. Без защиты. Без возможности выставить барьеры. Со скованными за спиной руками. И постоянными выкриками конвоиров. Чувствовать себя загнанным зверем, попашим в капкан. И точно знать, что из этой ловушки ты уже никогда не выберешься без потерь. Рваться. Всем своим существом стремиться туда, где ты нужен. Быть с тем, кто в тебе нуждается. И оставаться бесправным пленником. С металлическим ободом на шее, чувствуя его холодное прикосновение, как безжалостные пальцы судьбы, сжавшиеся на твоем горле. Быть никчемным. Беспомощным. Отверженным.
Быть никем.
— Гронский, стоять! Лицом к стене! Ноги на ширине плеч! Руки!
Щелкнули наручники. Скрипнула металлическая дверь.
— Изолятор, — сухо оповещают его сзади. Потом толчок в спину, всего один шаг и слово свобода уходит из твоих мыслей, отделяется от тебя невидимой субстанцией и остается по ту сторону решетки. Ты больше ей не попутчик. Теперь ты обезьяна в клетке. И никому нет до тебя дела. Ни до твоих желаний, отчаяния, страха. — Ближайшие трое суток ты проведешь здесь. Для адаптации стены прошиты защитой первого уровня. После тебя осмотрят в медблоке. Если будешь признан пригодным, идешь в свой барак и начинаешь выходить на смены. Отрабатывать свой долг перед человечеством.
Три дня полного одиночества, наполненного тревожным ожиданием и непониманием что тебя ждет дальше. Три раза в день приносят воду и коробку с сухим пайком. Завтрак. Обед. Ужин.
Боль в глазах. Невыносимое давление. Кажется, что чувствуешь каждый сосудик, который переполнен кровью и еще чуть-чуть и твои глаза вытекут на рубашку, пропитанную потом, вонью и грязью, так как в изоляторе не положены водные процедуры. И никого не волнует, что ты много часов трясся в микроавтобусе по пустыне в невыносимой духоте, и сквозь неплотно закрытые оконные щели тебя засыпало песком, который смешиваясь с потом, превратился в грязную кашу, коркой, покрывающую тело.
Защита первого уровня. Фикция. Для организма, не привыкшего к облучению это ничто. И кровь, идущая из носа, ушей, которую постоянно глотаешь тому подтверждение.
Но самое ужасное это воздух. Вернее, в этом месте нет воздуха. Какая-то вязкая, тягучая субстанция, которую никак не можешь вобрать в себя. Делаешь вдох, а она остается возле носа, не попадая в легкие. Хочется разорвать рубаху на груди, вместе с кожей лишь бы впустить в себя эту необходимую для любого человека смесь газов, которую никогда раньше не замечал и не ценил по-настоящему.
— Гронский, на выход! Лицом к стене! Руки за спину! — щелкают наручники на запястьях. Как будто он может отсюда убежать. Когда вокруг стражи с ВИРСами, снятыми с предохранителя и полно вооруженных охранников. — Не спать, Гронский! Тебя ждет рай, надо встречать его с широко распахнутыми глазами.
В темноте изолятора он не понимал, что у него с глазами. Лишь это невыносимое давление. Сейчас при свете дня их невозможно было открыть. Ужасная боль при любой попытке поднять веки и посмотреть на предложенный рай. И кровавые слезы, прокладывающие грязные дорожки на щеках.
— Поплачь, Гронский, — злорадный шепот у самого уха, — мы все знаем, кто ты. И кто виновен в смерти наших товарищей.
Пошел ты!
— Георгий, завтра вас переводят в Карьер. Вы будете ждать суда там в бараках предварительного заключения. Первый круг, — адвокат принес радостные новости уже вечером, перед самым назначенным отъездом.
— Почему Карьер?
— Комитет дал разрешение на создание независимой комиссии по расследованию вашего дела. Вестленд же добился, чтобы вас перевели на нейтральную территорию. Альтхамцы предложили Карьер. Наши были вынужден согласиться.
— Да ни черта себе нейтральная территория! Это что шутка?!
— Но есть и положительная новость. Ваше дело будут рассматривать в международном суде. Это очень хорошо.
Адвокат по-настоящему выглядел довольным. Не надо было иметь его Искру, чтобы чувствовать это.
— Но я же пока не осужден. Как я могу отбывать еще не оглашенное наказание в Карьере?
— Георгий, вы же сами понимаете, что вы не выйдете из суда без какого-либо обвинения. Вы присвоили себе Руны и за это вы все равно будете нести ответ перед человечеством. И наша задача, чтобы вам больше нечего было предъявить. И это минимум года три при хорошем раскладе. То время, которое вы проведете в Карьере до суда будет засчитываться в срок. Потом мы начнем еще одно дело. Подадим на апелляцию. Или, чтобы вас выпустили досрочно за хорошее поведение или придумаем что-нибудь еще. Но пока обо всем этом рано говорить. Нам еще надо добиться нужного решения суда.
Глава 17
— Добро пожаловать в Карьер! — оптимистично приветствовал новоприбывших, прошедших изолятор, охранник, встречающий их у барака, — теперь до суда вы будете находиться здесь. Вы все прошли карантин и были признаны пригодными для заселения в бараки предварительного заключения на первом круге отдельно от остальных заключенных. Но на смены будете выходить со всеми по общему режиму и установленным правилам. До суда на первом уровне, после — согласно вашему приговору.
Как и все, кто работал в подобных интернациональных местах, охранник говорил на альтхамском, который со времен эпохи Скорби был признан общим, международном языком, чтобы облегчить общение между людьми. Георгий знал альтхамский еще со времен спецучилища. Потом уже во время службы, общаясь со своими коллегами-стражами из разных стран подтянул и другие языки и для него подобной проблемы как языковой барьер не существовало никогда.
Первый круг Карьера неофициально и самими заключенными и охраной назывался бархатной зоной. Здесь отбывали срок политические, чиновники, попавшиеся на взятках, артисты, взятые на продаже наркотиков, врачи, совершившие непоправимые ошибки, любовные аферисты и прочие нерадивые граждане, преступившие закон, но не участвовавшие в жесткой уголовщине.
На втором отрабатывали долг перед человечеством те, кого осудили за грабежи, насилие, непредумышленные убийства, без особой жестокости и повторных залетов. Третий оставался за тяжелыми преступлениями, рецидивистами, и теми, кого приговорили к пожизненному заключению.
Был еще круг, так называемых бункеров. Длинные, бетонные бараки, расположенные ближе всего к Источнику. Внутри них все было поделено на небольшие зоны, в каждой из которой стояла капсула. Места отбывания наказания для смертников.
Женская зона была строго изолирована от мужской, но с похожими правилами и кругами, разделенными по тяжести преступления.
Отделенный от Источника двумя толстыми стенами первый уровень получал меньше всего излучения и считалось, что после нескольких лет пребывания здесь человеческое тело начинает адаптироваться и энергия камней перестает быть для него разрушающей.
Сидя в изоляторе, Георгий постоянно вспоминал тот день, когда в первый раз зашел за бетонное ограждение Карьера. Думал о том, каково это снова оказаться там. Представлял монотонную, нескончаемую, серую стену, спортивные снаряды, площадки, столы. И трупы.
На первом курсе спецучилища курсантам показывали документальные фильмы эпохи Скорби, и что происходило с людьми, попавшими под выплеск Источника. Что делает с телами сильное излучение. Во что превращаются телесные оболочки.
Трупы здесь на самом деле были. Не совсем такие, как их видел Георгий в своем последнем рейде, но они были. С бледной кожей, с красными слезящимися глазами и растрескавшимися от сухого, жаркого воздуха пустыни, губами.