Ни дать, ни взять — первый вид нежити — настоящие упыри. Ходячие герои страшилок про вампиров. Если бы киношники когда-нибудь рискнули и приехали сюда на экскурсию, они бы больше никогда не стали ломать голову над гримом для своих ужастиков.
А еще были зомби. С немного заторможенной реакцией на происходящее вокруг, замутненным взглядом алых глаз и серой словно ссохшейся кожей живого мертвеца. Но это превращение происходило на шестой-седьмой год отбывания срока. С более длительным сроком пребывания внутри бетонных стен Георгий пока еще не встречался.
Были еще другие персонажи. Георгий так и не смог подобрать характеристику. Правда после последней катастрофы, случившейся в Карьере, когда две трети заключенных были убиты или поражены сильным выплеском энергии, сейчас за стенами присутствовало больше новоприбывших, как и сам Георгий.
Карьер очень срочно набивали новым «мясом». Раньше Гронский никогда не задумывался, а действительно ли это место было создано на благо человечества или Карьер всего лишь машина для перемалывания жизней, судеб, калечащая и убивающая душу, инструмент запугивания и манипуляций, очередной алтарь для неизведанного божества, нуждающегося в постоянных жертвах.
Изнанка той самой глянцевой, технически и культурно развитой, стремящейся в неизведанные дали жизни, которой, ничего не ведая, наслаждались одни и за которую сполна расплачивались другие.
— Гронский, ты сегодня опоздал на раздачу завтрака, — оповестил его старший надзиратель. — Ночная смена.
— В смысле опоздал? — Георгий не смог удержать иронии, прорезавшейся в его голосе. — Здесь можно куда-то опоздать? Жаль, что я не знал этого раньше. А то задержался бы с прибытием.
Жизнь в Карьере была строго расписана по минутам. В пять сорок пять подъем. Полчаса давались на утренние процедуры. Пятнадцать минут на получение утреннего пайка, который здесь назывался завтраком, быстром запихивании его в себя и построение перед выходом на уровень.
Потом начиналась первая смена, где заключенные пребывали на своем уровне шесть часов. После трехчасового перерыва на очередной паек, называемый обедом и небольшой отдых в защищенных от излучения бараках — вторая смена, которая, как и первая длилась шесть часов и заканчивалась вечерним пайком и ночным сном.
У каждого заключенного на ноге был браслет с датчиком, который фиксировал любое его перемещение как по времени, так и в пространстве.
Ревье Оутс — заместитель коменданта по первому уровню поднял на него холодный, колючий взгляд.
— То есть ты, кусок отброса, обвиняешь офицера, который честно несет свою службу, во вранье и не исполнении своих обязанностей.
Оутс демонстративно загнул один палец.
— И кстати, — продолжил он, так как на этот раз заключенный не стал оспаривать услышанное, — такие как ты здесь не задерживаются, они опаздывают и получают штрафные смены.
Он с явным наслаждением загнул второй палец.
— И такие как ты здесь не шутят, и уж тем более не иронизируют. И даже не открывают рот, если к ним конкретно не обращаются.
Третий палец присоединился к первым двум.
— Что мы имеем? — надсмотрщик очень внимательно посмотрел на свои пальцы. — Три нарушения плюс первое основное. Четыре ночных смены. Еще есть вопросы, возражения, остроты?
— Нет, господин капитан. Я все понял.
Георгий и сам не знал зачем вступил в эту глупую конфронтацию с Оутсом. Только облегчил тому задачу. Впрочем, судя по тому, что все две недели его пребывания здесь он еще ни разу не пропустил ночную смену с фантазией у старшего надзирателя все было хорошо.
— Гронский, датчик движения зафиксировал твою недостаточную активность во время смен. Ты не знаешь основного правила? Тело в движении поглощает больше энергии, чем в состоянии покоя. Шесть ночных смен. Будет время вспомнить регламент. Возражения есть?
— Нет, господин капитан.
— Гронский, мне вчера лейтенант Шарлис сказал, что ты проигнорировал его замечание. Опять твои шуточки? Две смены. Есть возражения?
Георгий слегка помедлил с ответом. Пытаясь вспомнить то, о чем ему говорил Оутс.
— Меня, значит тоже игнорируешь. Еще две смены.
— Да, господин капитан.
Так было каждый раз. Как только заканчивались выписанные штрафные смены, всегда находился повод, чтобы назначить следующую. Надзиратель знал свое дело и никогда не упускал возможность доказать истинность постулата: был бы заключенный, провинность всегда найдется.
— Гронский! — Оутс, как обычно объявился перед второй сменой.
— Господин капитан, разрешите обратиться, — опередил его Георгий, в очередной раз не сдержавшись. Видимо он еще не разучился чувствовать себя свободным, — хотел бы предложить вам свою помощь.
Надсмотрщик замер от неожиданности.
— Зачем вам каждый раз искать повод донести до меня, что я отброс достойный всяческого наказания и пачкать свой взгляд моей мерзкой рожей. Подсчитайте сразу на полгода, вычтите прошедший месяц и сразу назначьте. Возражений с моей стороны не будет, господин капитан.
Оутс очень недобро посмотрел на заключенного. Правда, за затемненной защитной маской выражение глаз было особо не разглядеть, но его напряженная поза, наклон головы, сжимающиеся и разжимающиеся пальцы говорили о том, что нежданному помощнику он не очень-то рад.
— Сто пятьдесят! — отчеканил Георгий, стараясь чтобы его улыбка не выглядела уж чересчур издевательской. — Не напрягайтесь, господин капитан! А то нас у вас много. Зачем вам лишний раз мозгами работать. Я за вас это сделал. Искра разума.
И он многозначительно постучал пальцем себе по виску.
— У тебя ошейник, — сквозь зубы процедил Оутс.
Георгий едва сдержал себя, чтобы по обыкновению, когда никто не видел, не просунуть пальцы под металлический обод. Боль в шее от иглы блокатора, мучила его постоянно, словно само тело сопротивлялось чужеродному предмету, мешающему ему слиться со своей внутренней сутью.
— Простите, господин капитан, забыл. Значит, я просто от рождения такой сообразительный.
На этот раз офицер ничего не сказал и, развернувшись, пошел прочь.
— Так что со сменами, господин капитан? — вслед поинтересовался Гронский.
Заткнись, идиот! Порезвился и хватит.
— Помолчал бы ты лучше, парень, — голос, раздавшийся сзади, словно озвучил его мысли. — Не думай, что он просто так это спустит.
— Увеличит количество ночей в месяце?
Гронский повернулся к неожиданному собеседнику.
— Ты и так месяц не вылезаешь с ночных смен. А ночные смены — это не просто бессонные ночи и повышенная нагрузка, это штрафы за твои провинности. И как только подобных штрафов станет достаточное количество, тебе назначат уже настоящее наказание.
Георгий тяжело выдохнул. Да, придурок, не надо было связываться с Оутсом. Но ведь тот все равно бы назначал свои ночные смены в независимости от того удержал бы он язык за зубами или нет.
— Ты ведь знаешь, что внутренними правилами Карьера разрешается перевод заключенных на определенный срок из одного уровня на другой. За примерное поведение поощряется уровнем с более низким излучением. За плохое — наоборот. Третий уровень или даже бункеры. Недолго. Например, на пару часов. Но скажи, тебе это надо?
Гронский покачал головой. Но потом спохватился и произнес вслух.
— Нет. Спасибо, что предупредил.
Аллертонец Итон Фейн был слепым. Нет, не от рождения, а от Источника. Его глаза не выдержали давления энергии во время очередного выплеска и просто лопнули, как перезревшее яблоко. Самого Итона сумели спасти, а глаз уже было не вернуть. По прошествии нескольких месяцев, его организм пообвык и стал чувствовать себя более-менее нормально в окружающей обстановке, если здесь конечно вообще было применимо это слово, но пустые глазницы очень часто болели и воспалялись, и он испытывал нешуточные страдания, особенно в ночное время.
Итон Фейн был блистательным хирургом из потомственных с Искрой. Лучшим во всей Оросии и входил в десятку первых по всему материку. Пока как-то раз у него на столе не оказался пациент, который умер в ходе многочасовой операции. Родные обвинили врача в ошибке, приведшей к смерти. Наняли адвоката, который нашел свидетелей среди коллег и даже других пациентов, подтверждающих некомпетентность одного из лучших хирургов современности.