Ядовитая сколопендра огромного размера — жуткая, сумасшедшая — прошлась по этой, как правило, тихой улице, разбрасывая вокруг себя, зачастую бессознательно, бездумно, по одной лишь прихоти и подозрению, свои смертельные «плевки», прихотливо сея на своем пути жуть и смерть. Впрочем, до настоящей смерти было еще… Словом, до нее еще было. Вопрос только — сколько.
Поэтому Павел не шел, а уже-бежал, преодолевая оставшееся расстояние до дверей ООО «Лад». Легонькое заклятие на двери из серии «для своих» висело оборванной тряпкой. Знакомая картина. Всего пару дней назад подобное наблюдалось на таможенном складе.
Павел, разогнавшись, рванул на себя тяжелую металлическую дверь, которая в ответ дохнула на него теплом и бедой. У батареи сидела, скрючившись, тетя Люся. Переломанная пополам швабра с навернутой на нее мокрой тряпкой лежала в паре метров от нее, каким-то неестественным росчерком искажая плоскость прямоугольного пола.
Беда.
Павел бросился было к старой зэчке, по неистребимой интеллигентской привычке стремясь помочь человеку, хотя окружающий мир давно и настоятельно рекомендует этого не делать, но опомнился, вспомнив о тех, других, на которых беда еще только надвигается. Тех, других, было больше, и многие из них были куда беззащитнее человека, много лет проходившего один из самых страшных экзаменов, которые только могут выпасть человеку, — испытание неволей, тюрьмой, где все человеческие качества вылезают наружу, где выживает сильнейший, где… Да много чего там такого, что не только ломает, но и закаляет людей. Это уж кому что на роду написано.
Он ограничился тем, что на ходу, уже разворачиваясь, с расстояния содрал с тела уборщицы внушительный сиреневый «плевок», в воздухе разорвав его в клочья.
На всем протяжении коридора видны были уже знакомые «кляксы». Разноцветные, ярко праздничные, внешне на ядовитые «плевки» они походили ничуть не больше, чем радостные надувные шарики, раздаваемые в детском парке веселым клоуном, на многоцелевой бомбардировщик, вышедший на боевой разворот над мирным, еще не проснувшимся городом. Однако ж говорят, что высушенный змеиный яд немного напоминает алмазы, правда, не самого высокого качества. Павел почти не смотрел на них, несясь мимо вперед, но привычка, выработанная за годы служения под началом Горнина, заставляла его автоматически, помимо воли, анализировать увиденное. Это примерно то же, как происходит у автомобилиста с многолетним стажем. Тому нет нужды напрягаться для того, чтобы отличить БМВ от «Жигулей» или американский джип от отечественной «Нивы», переднеприводную машину от заднеприводной, галогенные фары от фар обычных, фуру от фургона. Он отмечает это автоматически, не задумываясь, делая из увиденного выводы, порой жизненно для него необходимые, не вспоминая каждый раз, как и когда он эти знания и навыки приобрел, с каким трудом они дались и насколько они важны в его повседневной деятельности. Биолог отличает белку от суслика, хотя оба они из вида беличьих. Женщина без подсказок знает, в чем отличие губной помады от румян, хотя они порой бывают взаимозаменяемы. Моряк не спутает фрегат и линкор. Бухгалтер очень отчетливо видит разницу между дебетом и кредитом. Практикующий маг различает обычную «заплатку» — предохраняющее заклятие, или, по-другому, М-воздействие охранного типа — и «плевок» — убивающее проклятие, или М-воздействие поражающего характера, имеющее различную временную протяженность, силу и способ воздействия.
«Сколопендра» щедро, будто напоказ, разбрасывала и то и другое. Ощущение такое, будто здесь не один человек прошел, а целый взвод боевых магов, по самую макушку накачанных наркотиками и дикой силой, будто выстреливали они не собой, а палили если и не из автоматов, то из подствольных гранатометов, перезаряжаемых немедленно после каждого выстрела.
Подумав так, Павел даже испугался. А если это действительно так? Если их там много? Ведь у бритоголового водилы он спрашивал только про Аллу. Ему и в голову не пришло спросить, с кем она пошла и сколько с ней людей.
Притормозив, он вгляделся в две разноцветные отметины — лимонно-желтую и ослепительно-красную. Он очень хорошо помнил Аллу, он не мог ее спутать ни с кем. Это был кусок его жизни. Пусть он был не самым большим, не самым длинным, но уж то, что одним из самых ярких, — точно.
Она здорово изменилась. Очень сильно выросла в профессиональном плане. Да что там! Просто невероятно, невозможно выросла! Еще вчера, общаясь с ней, он и представить себе не мог, что перед ним не его бывшая подруга, с которой они разошлись много лет тому назад, а настоящий маг, маг боевой, походя разбрасывающий «плевки» шестой-седьмой степени мощности. И ведь многие из них приходились просто на стены, на двери и на пол, создавая не только охранную зону, предназначенную задержать преследователей, но и предупреждение! Более ясное, чем нарисованный на картоне знак «Опасность!».
Это было невероятно. Походя, почти невзначай — и на семерку! А он-то трясся, экономил силы, навешивая на взятые под охрану объекты свои жалкие «двоечки» и «троечки». Да при таком раскладе вся эта градация от единицы до восьми летит не просто в тартарары, она смехотворна. Если перевести все это на язык примитивной физиологии, то эта шкала мощности М-воздействий определяет, условно говоря, всего лишь степень потливости индивидуума, а не то, с какой силой и на какое расстояние он способен плюнуть. Длина и скорость полета пущенного рукой неандертальца копья против пули, вылетевшей из ствола автомата Калашникова.
Павел стоял и смотрел на эти пятна, празднично переливающиеся и волнисто шевелящиеся, и испытывал ужас.
Гурманы испытывают наслаждение от еды, космонавты испытывают перегрузки, молодожены испытывают счастье. А он — ужас. Чувство, заставляющее замирать, чуть ли не умирать перед предстоящим страшным. Неведомым. Доселе неиспытанным. И — неотвратимым.
По позвоночнику заструился неприятный, холодящий тело пот, мышцы обмякли так, что ноги подгибались, против воли опуская тело на пол. Для того чтобы идти вперед, не было ни сил, ни желания. Да и назад он не мог. Мог только замереть, съежиться на месте, сжаться в каплю, чтобы остаться незамеченным. Пусть все бури и напасти пронесутся где-то там, выше, не задев его, маленького, слабого, незаметного и совсем-совсем неопасного.
— Паша! Пашенька!
Когда-то мать вот так же звала его, бегая зимой вокруг дома. Был поздний вечер, темно, а он закатался с ребятами на горке за соседним домом, ему было здорово, ему было хорошо и весело, и ему совсем не хотелось домой. Он знал, что уже поздно, знал, что давно пора возвращаться домой, даже предполагал, что его могут наказать за опоздание, но ему было так хорошо, так клево, что он для себя отодвинул все возможные грядущие неприятности, целиком отдавшись настоящему. Он даже слышал этот крик матери, даже видел ее, издалека, под третьим, если считать от горки, фонарем, но все еще прятался за ребятами, полагая, что она его не увидит, не найдет. И, лишь услышав это «Пашенька», вдруг го всей отчетливостью, с непоколебимой ясностью увидел, что игры закончились. И уже через пару минут ощущал на своем лице мокрые от соленых слез поцелуи матери.
Его тогда не наказали. Но он понял, что его любят. И вот теперь снова: «Пашенька!» Он посмотрел назад.
По коридору, судорожно отмахиваясь от чего-то руками и спотыкаясь, бежала Марина. Она прорывалась сквозь защиту, которую он преодолел, даже не заметив ее, просто на бегу.
Вид этой женщины, его напарницы, которая прорывалась к нему, рвущей, пусть и не очень уверенно, неумело, даже через силу, охранно-страшные «плевки», разрисованные под детские игрушки, кричащей материнско-заветное «Пашенька», его потряс. Она рвется и рвет, а он тут перед ней, как слизняк, расплылся.
Стыдно. Ой как стыдно!
Вставать на ноги оказалось трудным делом. Ноги совсем не хотели слушаться. Им хотелось покоя и расслабления. Но с каждым шагом женщины, сделанным к нему, с каждым преодоленным ею метром в него словно что-то возвращалось, а может, приходило то, чего никогда и не было. Рвущаяся к нему Марина стала чем-то вроде поршня, движущегося по баллону шприца и выталкивающего в кровь больного сильное лекарство либо мощный допинг.