Самой же ценной находкой с британского сухогруза оказались корабельная радиостанция и приемник из капитанской каюты. В команде Некрасова оказалось трое связистов. Они с помощью остальных зимовщиков сняли с «Корнуолла» и смонтировали в бараке, уже тогда получившем среди островитян название «дом Некрасова», все радиооборудование и динамо-машину для зарядки аккумуляторов. Второго декабря в эфир полетели позывные: «Внимание! Говорит Огетен! Говорит станция острова Огетен! Всем, кто меня слышит!»
Поскольку одной из задач станции было обеспечение бесперебойной работы радиомаяка, необходимого для воздушного моста, по которому, согласно соглашению о ленд-лизе, американские истребители с Аляски перегонялись на Чукотку, на Большой земле решили, что даже без метеоплощадки станция на Огетене может продолжать работу. Некрасову сообщили, что необходимое оборудование взамен утонувшего, а также топливо и продовольствие зимовщикам будут доставлены, приказали обустроить взлетно-посадочную полосу и организовать круглосуточное дежурство в эфире.
Кроме связистов из всех зимовщиков только Некрасов умел работать с рацией. Ему пришлось включить себя в состав дежурной бригады и часами сидеть у ключа, каждые пять минут передавая в эфир позывные.
Как-то раз, уже в конце декабря, Некрасову выпало ночное дежурство. Сам Виктор Михайлович, когда рассказывал об этом, неизменно подчеркивал, что допустил оплошность и задремал. Так бывает, когда человек сильно устает — он готов уснуть на ходу, чуть ли не на бегу, а не то что возле теплой печки у рации. Видимо, именно это и сыграло свою роль в том, что гвард решился выйти из своего убежища. Вообще-то биоэнергетические организмы хорошо чувствуют состояние людей и стараются без нужды не показываться нам на глаза. Некрасов проснулся от странных звуков — покашливания, скрипа половиц, бормотания — и понял, что в радиорубке есть кто-то посторонний. Поскольку, кроме связистов, остальным зимовщикам вход в помещение был категорически запрещен, Виктор Михайлович схватился за пистолет и вскочил. То, что он увидел, заставило бывалого энкавэдэшника шарахнуться к стене: посреди комнаты друг против друга застыли волосатый здоровяк с каменным молотом в руках и щуплый человечек в лохмотьях, вооруженный похожим на серп, изогнутым кинжалом. Не обращая внимания на Некрасова, они вступили в бой, окруженные призрачным сиянием, пробиваемым багровыми вспышками.
«Стоять! Не двигаться! Буду стрелять!» — закричал человек, снимая табельный ТТ с предохранителя. Гигант с молотом зарычал и бросился на Некрасова, норовя размозжить ему голову. Виктор Михайлович выстрелил трижды и, как сам клянется, попал все три раза, но троллю, а волосатое существо было именно им, человеческие пули оказались нипочем. Коротышка с серпом тем временем подскочил сзади и полоснул своим оружием по ногам здоровяка. Тролль резко обернулся и обрушил молот на карлика, буквально размазав его по полу. Это и спасло Некрасова. Он шагнул вперед и ударил тролля рукояткой ТТ в темя. Таким образом, говоря профессиональным языком, он вступил в физический контакт с биоэнергетическим организмом и, на удивление, вышел из схватки победителем. Тролль рухнул на пол, выронив свое страшное оружие. Потом выяснилось, что у Виктора Михайловича имелись скрытые задатки гвардмейстера и энергетически он был сильнее большинства незнатей низших категорий.
Дальше уже не так интересно. Оказалось, что приемник с «Корнуолла», установленный вместе с другим оборудованием в радиорубке, был немецким, фирмы «Телефункен», и умельцы из седьмого отдела СС перед продажей за рубежи рейха оснастили его гвардом. До поры он скрывался, ожидая возможности проявить себя, но брауни, домовой, обитавший в доме из Девоншира и волей судьбы переселившийся в барак на Огетене, учуял врага и вызвал его на поединок, в котором пал, спасая жизнь человека.
Впрочем, это детали. Главное в другом: Некрасов связался со своим прямым начальством и честно доложил о произошедшем. К этому моменту в НКВД уже было собрано немало информации, касающейся гвардов, и, вопреки ожиданиям, Некрасов не получил ожидаемого нагоняя и обвинений в шизофрении или пьянстве, а был экстренно отозван с Огетена и самолетом доставлен в Москву, где после беседы с Берией получил приказ создать отдел по борьбе с биоэнергетическими диверсантами, сокращенно ОБД.
Чеканин замолчал, подошел к окну, отдернул портьеру и замер, глядя на вечернюю Москву. Тамара так увлеклась рассказом полковника, что на какой-то момент забылась и словно на самом деле оказалась на продуваемом всеми ветрами острове Огетен, побывав в «доме Некрасова» и своими глазами увидев, как гвард из немецкого приемника бьется с британским домовым.
— Душа моя. — Голос Чеканина вернул девушку в реальность. — Ты теперь многое знаешь, поэтому пришло время задать главный вопрос: хочешь ли ты у нас работать? Именно так — хочешь? Приказами тут ничего не решишь. Речь идет о твоем желании. У тебя хорошие задатки, и со временем из тебя может получиться неплохой гвардмейстер. Итак?
Тамара вздрогнула. Перед глазами опять встали покрытые волосками гигантские паучьи лапы. Она уже знала, что ответит, но вслух произнесла другое:
— Я же вроде и так у вас. Год стажировки…
Чеканин ухмыльнулся.
— Эх, душа моя, знала бы ты, сколько таких у нас только за последние шесть месяцев было! Гвардмейстерство — штука тонкая.
— А что с теми… Ну, которых много было? Где они?
— Отправлены в распоряжение центрального отдела кадров ФСБ с формулировкой «для работы в структурах управления «Т» непригоден», — снова ухмыльнулся полковник.
Тамара представила себе это… этот… в общем, это позорище и решительно встала:
— Товарищ полковник! Я согласна.
Глава третья
Разлогинские катакомбы, как и большинство пещер Подмосковья, были по большей части остатками старых каменоломен, поставлявших во времена оные строительный камень для Первопрестольной. Еще в девятнадцатом веке работы здесь прекратились, центральный вход завалило, и постепенно о катакомбах забыли даже местные жители. Заново открыли Разлоги в шестидесятых, но они, в отличие от Сьян или Киселей, не стали таким же популярным объектом подземного туризма. Дело в том, что попасть в пещеры можно было только летом, через полузатопленную нору на восточном склоне Разлогинского холма. Само собой, что в катакомбы спелеологи проникали, вымокнув до нитки. Зимой же, когда вода замерзала, спуститься в Разлоги было попросту невозможно.
Протянувшиеся на многие километры под холмами штреки смыкались с естественными карстовыми пустотами, образуя запутанный, «ныряющий» в глубь земли лабиринт, который еще никто не прошел полностью. Разлоги отпугивали «чайников», но манили профессионалов. Пройти пещеру до конца, «до стеночки», означало внести свое имя в летопись, «стать корифеем».
Желающих было много, но тут Разлоги показали свой крутой и коварный нрав. Бывалые, опытные спелеологи раз за разом спускались в дыру — и возвращались несолоно хлебавши. Карты, составленные ими, Олег видел. Все они противоречили друг другу, словно штреки и каверны Разлогов каждый раз меняли свое местоположение.
А два года назад случилась трагедия: группа из Литвы вместе с коллегами-москвичами ушла на очередной штурм катакомб и попала под осыпь. Два человека погибли, еще четверых отрезало завалом — их вытаскивали почти неделю. После этого по приказу губернатора местные власти залили входную нору двумя самосвалами бетона. Так Разлоги отодвинулись «за круги», став недоступной пещерой.