По крайней мере так было до сих пор.
Ему казалось забавным и поучительным последовать вслед за Дозором в Тени, городские джунгли не представлявшие ни капли страха для 300-фунтовой обезьяны. Но сейчас ночной кошмар, который он увидел, перебираясь на руках через темный переулок, мог заставить его сомневаться, будь он человеком, в свидетельствах своих собственных глаз.
Но будучи обезьяной, он не имел ни малейших сомнений в свидетельствах своих глаз и постоянно доверял им.
Сейчас он поспешно пытался сосредоточиться на книге, которая могла содержать разгадку. Она находилась в разделе, который никто не тревожил в эти дни; стоявшие там книги на самом деле не были волшебными. На полу обвиняюще лежала пыль.
Пыль, со следами ног на ней.
– У-ук? – сказал Библиотекарь в теплую полутьму.
Он осторожно двинулся дальше, ловя себя на невероятной мысли, что эти следы ведут к той же цели, к которой он стремился сам.
Он повернул за угол и там был.
Раздел.
Книжный шкаф.
Полка.
Брешь.
В мультивселенной бывает много ужасных зрелищ. Тем не менее, для души, настроенной на тихие ритмы библиотеки, нет более ужасного зрелища, чем дыра, где должна находиться книга.
Кто-то украл книгу.
В уединении Продолговатого Кабинета, своей святая святых, Патриций расхаживал взад и вперед. Он диктовал инструкции.
– И послать людей закрасить эту стену, – закончил он.
Люпин Обычный поднял бровь.
– Благоразумно ли это, сэр? – сказал он.
– Вы не думаете, что фриз с жуткими тенями будут вызывать замечания и догадки? – кисло сказал Патриций.
– Не так много, как свежая краска на Тенях, – ровно сказал Обычный.
Патриций на миг заколебался.
– Хорошо подмечено, – среагировал он. – Прикажите людям снести ее.
Он дошел до конца комнаты, повернулся на пятках и опять двинулся в путь. Драконы! как будто не было ничего более важного, более реальные явления занимали его время.
– Вы верите в драконов? – спросил он.
Обычный покачал головой.
– Они невозможны, сэр.
– И я так же слышал, – сказал лорд Ветинари.
Он дошел до противоположной стены и повернулся.
– А вы не хотели бы провести дальнейшее расследование? – спросил Обычный.
– Да. Не прочь.
– А я позабочусь, чтобы Дозор принял в этом посильное участие, – сказал Обычный.
Патриций замер, прекратив хождение.
– Дозор? Дозор? Мой дорогой, Дозор – это кучка несведущих лиц, под командованием пьяницы. У меня ушли годы на то, чтобы достичь этого. Самым последним, чем мы могли бы себя занять, это был бы Дозор.
Он задумался на мгновение.
– Даже увидев дракона, Обычный? Одного из самых больших, как я полагаю? Ах да, они невозможны. Вы так сказали.
– Но ведь они просто легенда. Суеверие, – сказал Обычный.
– Гм-м, – сказал Патриций. – А из легенд следует, ну разумеется, что они легендарные.
– Точно, сэр.
– Даже… – Патриций остановился и некоторое время разглядывал Обычного. – Ах да, – сказал он. – Забудьте об этом. Я не хочу иметь ничего общего с этими драконами. Подобные явления приводят людей в беспокойство. Положим этому конец.
Когда он остался один, то встал и бросил мрачный взгляд на город-близнец. Опять моросило.
Анк-Морпорк! Скандальный город сотен тысяч душ! И, как частным образом отмечал Патриций, это число в десять раз превышало количество настоящих людей. Дождь шелестел, поблескивая и освежая панораму из башен и крыш, ничего не зная о кишащем, злобном мире, на который он падал. Более удачливому дождю довелось упасть на высокогорных овец, или нежно прошелестеть над лесами, или слиться в рукопожатии, мешаясь с морскими волнами. Впрочем, дождь, падавший на Анк-Морпорк, имел слишком много хлопот. Ведь здесь, в Анк-Морпорке с водой вытворяли ужасные вещи. Быть пьяным было всего лишь началом его проблем.
Патрицию нравилось ощущать, что он смотрит на город, который действует. Не красивый город, или прославленный город, или хорошо промытый город, и определенно не благоволящий к архитекторам город; даже самые самоотверженные его жители признавали, что с высокой точки зрения, Анк-Морпорк выглядел так, как будто кто-то пытался достигнуть в камне и дереве эффекта, обычно ассоциирующегося с тротуарами и обочинами летних площадок ресторанов, работающих ночь напролет.
Но он действовал. Он бодро крутился как гироскоп на устах кривой катастрофы, И это происходило потому, как твердо в это верил Патриций, что ни одна группа не обладала достаточной силой, чтобы его столкнуть. Торговцы, воры, убийцы, волшебники – все энергично участвовали в гонке, совершено не понимая, что это не должно совершенно быть гонкой вообще, но совершенно не доверяя друг другу, чтобы остановиться и приглядеться, кто наметил курс и кто держит стартовый флаг.
Патриций не любил слово «диктатор». Оно оскорбляло его. Он никогда не говорил никому, что делать. Ему не нужно было это делать, это было самым удивительным. Большая часть его жизни протекала в устройстве дел таким образом, чтобы подобное положение дел сохранялось и продолжалось.
И, разумеется, были различные группы, добивавшиеся его свержения, и это было верно и пристойно и с признаками бодрого и здорового общества. Никто не мог назвать его неразумным в делах. Почему бы ему самому не отыскать большинство из них? Но наиболее чудесным был способ, с помощью которого они проводили почти все свое время, пререкаясь друг с другом.
Человеческая природа, как всегда говорил Патриций, изумительная вещь. Как только вы узнали, где находятся ее рычаги.
У него было неприятное предчувствие из-за этих драконов. Даже если это и было создание, не обладавшее явными рычагами, как в случае с драконом. С этим необходимо было разбираться.
Патриций не верил в ненужную жестокость[12]. Он не верил в бесцельную месть. Но он питал большую веру в то, что с делами необходимо разбираться.
Немного забавно, но капитан Бодряк думал о тех же вещах. Он обнаружил, что ему ненавистна мысль о гражданах, пусть даже и Теней, которые превращаются в простое пятно на стене.
12
В то время как острое ощущение, разумеется, сопровождается мыслью о необходимой жестокости.