– Живее, живее! – выпрыгнувший из автобуса Линкольн подгонял людей.
Несколько десятков – женщины, мужчины, дети. Те, кто решил не отсиживаться в стороне, когда их родной город начали уничтожать, а попытались дать отпор и выжить.
Возможно, зря я проклял всех американцев скопом… Среди них ведь тоже оказались нормальные люди. Немного, но они всё-таки были.
Жители Сент-Клементе рассаживались по броневикам нацгвардии, набиваясь в десантные отсеки десятками. Иначе из города было не прорваться – я лично видел, как дежурные пары вертолётов расстреливали с воздуха любую машину, которая пыталась покинуть город. Так что оставалось только захватить бронемашину нацгвардии и так попытаться рвануть в ту же Аризону и дальше.
– Может, всё-таки поедешь с нами, Алекс? – спросил у меня Линкольн, когда все погрузились в броневики. – Нам бы пригодился такой парень…
– Пригодился в чём? – слегка усмехнулся я.
– Мы отомстим за наш город, за всех погибших в эти дни. Янки думают, что смогут выжечь Сент-Клементе, а мы зажжём весь юг. Поднимем Техас, мормонов, латиносов… Всех, кто готов драться с янки. Это будет война, как во времена Конфедерации.
– Конфедерация проиграла полтора века назад. А нынешние американцы больше не готовы убивать друг друга ради идеи…
– Три дня назад я тоже не был готов убивать, – признался Линкольн. – Но есть такая идея, ради которой любой человек будет готов драться и умирать – это когда кто-то приходит к нему домой и начинает убивать его близких. Так что… Юг подымется вновь. Они просто не оставили нам другого выбора. Поэтому если передумаешь – возвращайся к нам.
Он протянул мне руку. Совершенно обычный и непримечательный человек средних лет.
Кем он был вчера? Владельцем небольшой заправки.
Кто он сегодня? Никто.
Кем он станет завтра? Теперь это зависит только от него.
– Удачи тебе. – Я пожал руку Линкольна и искренне пожелал: – Сожги эту проклятую страну. И построй вместо неё что-нибудь хорошее, если получится.
– Договорились.
– Я хочу поехать с тобой, Алекс, – раздался позади меня голос Эвелин.
Я обернулся и опустился на одно колено перед девочкой, за спиной которой висел школьный ранец, набитый взрывчаткой, проводами и детонаторами, а на плече на самодельном ремне висел совершенно громадный для неё штурмовой пистолет «линда».
– Со мной нельзя.
– Почему?
Потому что у неё есть теперь смысла жить больше, чем у кого бы то ни было. Месть – не выход, но то, что не даст задуматься о смысле своей жизни. Точнее, отсутствие малейшего смысла.
У неё есть смысл жить. У неё есть сила – спец по взрывчатке никогда и нигде не будет лишним. Есть дело. Есть враг.
А что есть у меня? Ничего. Мне даже терять уже нечего. Разве что кроме своей жизни, но разве жаль терять такую пустую жизнь? Ни капельки.
Мне, по большому счёту, плевать – буду я жить или нет. Я ведь и так не живу по сути – живу, мыслю, надеюсь, но всего лишь существую. Смысла во всём этом нет – мой смысл жить умер.
Тогда почему я ещё не пустил себе пулю в лоб? Может – от малодушия, может – от того, что считаю самоубийство малодушием.
Если моей жизни суждено кончиться – пускай её прервёт кто-нибудь другой. Так будет честнее. И ненамного сложнее. Пусть я не собираюсь играть в русскую рулетку и ходить по гетто с плакатом «Ненавижу чёрных!», но зато в моём кармане лежит фальшивый паспорт и рекомендательное письмо от Мартина. И это – мой билет в наёмники. Лет десять назад меня бы туда не взяли без службы в какой-нибудь «Дельте» или рейнджерах, а сейчас туда гребут любой сброд, что можно отправить воевать в Ирак против террористов…
Это теперь моя дорога – куда угодно, лишь бы подальше из проклятых Штатов. Хватит с меня этой страны – пусть она умрёт, но без меня.
И куда угодно, но только не домой – не с чем и не к кому мне туда возвращаться. Так что… Пусть будет Ирак. Мне не по пути с остальными – мне нужно не на восток, а на север, в Сан-Диего. Поэтому я поеду… на юг. Туда – в сторону истекающей радиацией АЭС Сан-Онофре, сделаю крюк и продолжу путь. Этот путь даже безопаснее восточного, потому что нацгвардейцы ни за что не сунутся в ту сторону из чувства самосохранения, ну а мне-то себя хранить не нужно…
– Почему мне нельзя с тобой, Алекс? – спросила Эвелин.
– У тебя своя дорога, у меня – своя, – ответил я, взъерошивая её волосы на макушке.
На секунду её лицо словно бы расплылось, напомнив мне…
– Прощай, Эвелин, – сказал я, прогоняя минутное наваждение, больно кольнувшее в сердце.