— Расскажите о себе побольше.
— Что именно?
— Все, что угодно. Приятно послушать о ком-нибудь, кто не является мной самим.
Я засмеялась и заговорила о вещах, которые любила: о книгах и беседах, о музыке и загадках, о лугах и садах. Он посмеялся рассказу о моих неуклюжих попытках вырастить что-нибудь, кроме цветов.
— Иона никак не мог взять в толк, почему на его грядках не вызревают бобы, пока не обнаружил меня, прилежно обрывающую цветки. Я все ему объяснила — мой садовник однажды сказал, что растения будут выше, если не давать им цвести. Бедный Иона смеялся до слез, растолковывая мне, что, пока мы не начнем питаться листьями, лучше оставить цветы на месте. Я разорила весь огород, значительную долю их зимнего пропитания. Для меня, так гордившейся своим умом, это оказалось настоящим ударом, но это был лишь первый пробел в знаниях, который мне предстояло восполнить.
— Похоже, этот Иона был добрым человеком. Он ведь не приходился вам родней. Если урожай бобов составлял значительную долю его зимнего пропитания, он явно не был владельцем поместья.
«Осторожнее, Сейри, осторожнее…»
— Иона и Анна заменили мне отца и мать. Тогда я жила врозь со своей семьей.
— Но теперь воссоединились?
— Теперь все они умерли. Отец, мать, единственный брат. Замком владеют мой десятилетний племянник и его мать — молодая вдова, весьма, скажем так, поглощенная собой.
— Значит, у нас с вами есть кое-что общее. За прошедшие месяцы я обрел и потерял две семьи, одну из которых любил, а другую едва знал. И теперь у меня остался только Дассин.
— Неужели Дассин учит вас выращивать бобы? Или, быть может, он дуется, хнычет и пересказывает вам непристойные сплетни?
Его смех был глубок и звучен, у него было радостно на душе, что не имело никакого отношения к памяти.
— Он научил меня многим вещам, и ему случалось иногда дуться и льстить, но притом — ни одной интересной сплетни и, разумеется, ни слова о бобах. Впрочем, по части бобов у меня тоже нет никакого опыта.
Был опыт, был… И я засмеялась вместе с Кейроном.
Тропинка привела нас к покосившейся ограде, уголку, так безнадежно заросшему лозой, что перепутавшиеся мертвые плети не пропускали солнечные лучи. Недолго думая, я последовала давней привычке и принялась искать обходной путь. Но чтобы не идти под решеткой, нам придется перебираться сквозь путаницу грязных веток или возвращаться по собственным следам.
— Какой-то непорядок с тропинкой? — спросил Кейрон, стоило мне задуматься.
— Нет, — ответила я, чувствуя себя глупо. — Просто даю глазам привыкнуть, поскольку неизвестно, через что там внутри придется перебираться. Надо будет послать садовника, чтобы вычистил тут все.
Я быстро повела его через тени. Воздух был тяжелым, наполненным запахом гниющей листвы, а под ногами хрустели сломанные ветки.
— Чего вы испугались? — Его голос разрезал темноту, словно луч фонаря.
— Вовсе… вовсе ничего. Детские глупости.
— Здесь нечего бояться.
Его присутствие мягко окутывало меня. Меньше чем через пятьдесят шагов мы обошли изгиб решетки и выбрались на солнечный свет.
— Да, — мой голос слегка подрагивал, — здесь нечего бояться. Этот сад принадлежал моей матери.
Я торопливо пошла вперед и остановилась только у ламбины. Краем глаза я заметила, как Дассин ковыляет в нашу сторону. Только не сейчас! Ведь не прошло еще и часа.
Внезапно подрагивающий след заклинания пронзил утро, и ламбина расцвела пышным цветом, и каждый огромный желтый цветок напоминал миниатюрный восход солнца. Пронзительный аромат растекся в морозном воздухе. Спустя несколько мгновений чуда крупные лепестки вспорхнули гигантскими бабочками, и вместо них, как летом, возникли нежные белые бутоны, источающие слабый сладковатый запах, и каждый из них покоился на ярко-зеленом ложе. А затем пришла пора величественной гибели: белоснежные цветы обращались полированным золотом, блестящая зелень — кирпично-красным, и все это опадало на мерзлую землю ярким ковром.
— Спасибо, — выдохнула я, придя в себя от увиденного чуда. — Как это красиво…
— Слишком холодно, чтобы разбудить его совсем, и я знаю, что должен быть осторожен в этом мире. Но мне показалось, что это может слегка развеять вашу печаль.
— Так оно и вышло.
Я не хотела, чтобы он видел мои слезы. Но, может быть, он подумает, что я плачу о своей матери.
— Вы придете навестить меня снова? Дассин был почти рядом с нами.
— Если мой страж позволит мне. Я бы очень этого хотел…
Его слова и улыбка угасли, когда он взглянул на меня. Нахмурившись, он коснулся пальцем моих мокрых скул и внезапно переменился в лице, как если бы у меня вдруг выросли крылья или перед ним кто-то восстал из мертвых.
— Сейри… вы… — Боль исказила его черты, он резко побледнел и, сотрясаясь от дрожи, через силу прошептал: — Я знаю вас… — Кейрон обхватил голову руками. — Путеводная звезда во мраке… боги, как темно…
Зажмурившись и склонив голову, он застонал и отшатнулся прочь. Я бросилась к нему.
— Нет! — зло выкрикнул Дассин, оттолкнув меня в сторону и подхватив Кейрона под руку. — Что вы наделали? Что вы ему сказали?
— Ничего. Ничего запретного. Мы ходили, беседовали о саде. Ни слова о прошлом. Он заставил дерево цвести для меня.
Дассин положил свои ладони на виски подопечного, что-то неслышно бормоча. В тот же миг лицо Кейрона расслабилось. Когда его глаза вновь открылись, он смотрел в землю, и свет в них погас.
— Что это? Что произошло? — прошептала я.
— Как я и говорил. Не самое подходящее время, чтобы привести его. Вы слишком сильно на него влияете. — Старик взял Кейрона за руку. — Пойдем, сын мой. Наше время здесь истекло. Предстоит трудный путь домой.
Они пошли по тропе вдоль восточной стены сада.
— Дассин! — окликнула я его. — С ним все будет хорошо?
— Конечно, конечно. Он поправится. Я ошибся, оставив его слишком рано и слишком надолго. Всего лишь шаг назад.
Прежде чем я успела с ним попрощаться или узнать, когда они придут снова, две белые фигуры растворились в искристой дымке.
ГЛАВА 5
КЕЙРОН
Бесспорно, я самый жалкий из безумцев. Эти руки… не они поднимали кубок вина в честь моего отца в день, когда он стал правителем Авонара, моего Авонара из мира людей, Авонара, которого нет больше. Не та аэорма. Слишком большие, с чересчур широкими ладонями. Волоски на их тыльной стороне слишком светлые. И лицо — я всматривался в безмятежный пруд, так правдиво отражавший деревья и камни за моей спиной и облака на лазурном небе, но видел совсем не то лицо, которое всплывало из глубин моей памяти. И левая рука… всего четыре шрама. В какой реальности исчезли сотни таких же? Каждый — болезненное исступление, так ярко запечатленное, напоминание о даре, который остался частью меня. Потеря столь велика, что, кажется, отними у меня всю руку, и это не будет уже иметь значения. Где самый первый из них — длинный, неровный, оставленный днем, когда я сжимал в объятиях умирающего брата и вместе с ним будущее, так ужаснувшее меня, днем, когда я узнал, что я — Целитель? Благодаря этому дару я спасал людей от смерти.
Итак, это руки чужака. Хотя я знаю и их историю. Знаю, чувствую и помню… Они умащены маслом силестии, которое благословляет Наследника нашего древнего короля, Д'Арната, на служение своему народу. Этими руками я поднял коленопреклоненных Наставников Гондеивдень, когда стал принцем Авонара, того, другого Авонара, который все еще существует. Эти руки обращались с мечом с ювелирной точностью и быстротой молнии. Они отнимали жизни — сознание этого наполняет мою душу отвращением. Как мог я убивать и при этом считать себя правым? Но я способен на это и горжусь своей удалью…
Сидя в саду Дассина, я прижимал руки — руки чужака — к лицу, вгоняя в глазницы тысячи игл в надежде, что этим ярким, ветреным зимним утром мир не развалится на куски, а если и развалится, то я этого не увижу. Как всегда после занятий с Дассином, мои поиски понимания оставили меня на самом краю пропасти в сознании, глядящим в… ничто. Абсолютное ничто. Если я задерживался там слишком надолго, чересчур упорно пытаясь собрать воедино какой-либо отчетливый образ в этом зияющем провале, вселенная распадалась передо мной не только в сознании, но и в вещественном мире тоже. Что бы я ни видел перед собой, зазубренные осколки мрака рассекали изображение на крошечные частицы: дерево, камень, кресло, рука, которые затем одна за другой исчезали в бездне.