С тех пор я получал регулярные сообщения из Дубровника. Сайк строился. Лучезар отобрал морячков из своей команды для плавания. Здесь есть три категории — искатели приключений, авантюристы, спасающиеся от сварливых жен и от регулярной выплаты алиментов, и многодетные папаши, желающие прокормить свое потомство. Честно говоря, я предпочитаю третий вариант, о чем и сказал капитану. Как-то принято думать, что человек, заботящийся о других, более надежен, чем тот, кто бежит куда угодно, только бы ни о ком не заботиться…
Да, эти дни я провел лучше, чем Вацлав и Милан. Я им сочувствовал, особенно Милану, но что я еще мог для них сделать? В конце концов, Милана никто и никогда не готовил для этой роли. Положение у Милана было незавидным. Ученые, по мере сил, вставляли палки в колеса, нормальный совет ему мог дать только Вацлав, или я. Но Милан никогда не любил обременять друзей своими делами. А раз наука поручена ему, то извольте не мешать. Спрашивать — спрашивайте, но — за конечный результат. Думается, наши высоко ученые зубры еще пожалеют, что с ним связались. Милан мило улыбается, но он не слишком съедобен. Вот Вацлав, например, нанял его как мальчика на побегушках — за вином сбегать, когда чего-нибудь экстравагантного захочется, а кончил тем, что сам стал ему вино подавать.
Шутки шутками, но период взаимной адаптации и Милану и ученым придется пережить.
Я передал свои дела Вацлаву за три недели. Между медитациями на травке. Собственно, я просто рассказал брату, что случилось в стране в его отсутствие, и передал текущие дела с проектами решения или без оных. Как-либо влиять на принимаемые им решения я посчитал невместным. В конце концов, да здравствует король Венцеслав. Конечно, случись что серьезное, я бы вмешался, но Вацлав всегда был умницей. А когда я вернусь из Китая, ни одна собака даже не вспомнит, что я все еще король. Черт возьми, ну надо же было пережить свое собственное правление!
Вацлав не хотел принимать мою отставку даже сейчас.
— Хочешь — объяви меня своим соправителем, Ромочка. Но тебе будет непривычно жить в государстве и не влиять на его дела. Ты привык быть в гуще событий, как ты сможешь отстраниться?
Вацлаву трудно понять, что тот Яромир, который был королем Верхней Волыни, умер две недели назад. Когда я заболел и слег, меня перестали волновать дела государства. Меня не волновала больше и сама жизнь. Единственное, я хотел дождаться брата, да и об этом я перестал волноваться, когда пришло известие, что он пересек границу Верхней Волыни. Но тот я, который убивал себя, сидя за рабочим столом днями и ночами, так и не ожил. Король умер, родился человек. И хотя этому человеку уже под сорок, сил у него почти столько же, сколько у ребенка. А сейчас, при мысли, что мою вновь обретенную жизнь я снова буду проводить за письменным столом, я прихожу в ужас. Нет уж, для такого не стоило и оживать.
Где-то в Индии есть, или, по крайней мере, было, верование, что души наши после смерти переселяются в свежие тела. Но забывают о своем прежнем земном пути. А души, не помню, то ли праведников, то ли мудрецов, то ли и тех и других одновременно, помнят о своих прежних воплощениях. Теперь я знаю, что они при этом чувствуют, и я больше никогда не буду ни праведником, ни мудрецом. Правда, я и раньше не был ни тем, ни другим — у меня была другая специализация.
Еще в эти дни я занимался подготовкой к приему невест. Дорог из Москвы в Медвенку много. Вацлав ехал кружным путем — из-за того, что в Угории он был в розыске. Он оправдывается, говорит, что это, де, из-за Яноша, но разве можно в это поверить? Стоит только взглянуть в невинные, синие глаза молодого человека, и сразу станет ясно, что он просто не способен сделать ничего дурного. Еще Вацлав не хотел возвращаться в Трехречье — и там он числится в розыске. Он ссылается, правда на Володимира — того самого, из-за которого Стас чуть не убил его, но, мне думается, что просто не надо было заниматься конокрадством.
Перед московийскими учеными такие проблемы не стоят. Так что они поедут или через Трехречье — Гуцулию — Угорию, либо через Полесье — Угорию. В любом случае, ждать их следует на угорийской границе. Так что я организовал встречу на наиболее вероятных направлениях и разослал людей, чтобы немедленно сообщили о появлении девушек в стране. Честно говоря, мне не терпится увидеть тех, о ком я столько слышал. От Вацлава и Милана только и слышишь — Ларочка и Лерочка, Иллария и Валерия.
Милан, правда, поначалу стеснялся. С его представлениями о князьях и королях, он жутко переживал, что женится не на ком-нибудь, а на будущей свояченице князя. Князьям и королям, по его мнению, не положено иметь ни друзей, ни вот таких вот свойственников. Думаю, до того, как он познакомился с Вацлавом, он всерьез считал, что им вообще жить не обязательно. Только править. Но в чем-то он прав. Мы поневоле живем в некоторой изоляции. Круг общения ограничен деловыми знакомыми. И не потому, что мы так хотим, а потому, что нам негде познакомиться с приличным человеком. Не пойдешь же в трактир, в самом-то деле, а ля Харун ар-Рашид.
А еще говорят, что на пенсии делать нечего. Да я в отставке всего месяц и уже с ног сбился — ну прямо ничего не успеваю! С утра — в парк, на лужайку — медитировать, потом завтрак, после завтрака пару часов можно заниматься устройством самых необходимых дел — читать отчеты Лучезара, встречаться с нужными людьми, и так, что бы Вацлав не прознал об этом раньше времени, просматривать последние сплетни в верхневолынских газетах и журнале Граница, подписывать счета, готовить свадебные подарки Вацлаву и Милану. Потом я беру Яноша, и мы идем на длительную прогулку. В полдень медитируем на какой-нибудь лужайке и идем дальше. Порой возвращаемся прямо к вечерней медитации. Потом ужин в компании Вацлава, Милана и Яноша, потом мы еще выкраиваем пару часиков для обсуждения срочных дел. Нет, право же, я совсем замотался! То ли дело раньше — с утра уедешь во Дворец Приемов и можно ни о чем не беспокоиться до того времени, как секретарь спросит:
— Господин Яромир, вам не пора возвращаться домой? Уже ночь…
Тогда можно с чистой совестью вставать из-за стола, опираясь на руку телохранителя, и влачиться в постель.
Нет, сейчас у меня жизнь гораздо более насыщенная. Вчера, например, Янош показал мне на прогулке ежа с еженятами. А сегодня — день рождения Милана. Я заранее расспросил его о кулинарных пристрастиях и заказал его любимые блюда.
Молодой человек вернулся во дворец изрядно встрепанный, но довольный. Было ясно, он сумел за себя постоять.
Я разлил по бокалам коллекционное белое вино.
— За тебя, Милан.
Милан пригубил вино и поставил бокал на стол. Я оскорбился.
— Это вино, изготовлено из винограда, выращенного на личном винограднике королей Верхней Волыни во времена царствования моего деда. Общепризнанно, что тот год был самым благоприятным для изготовления белого вина за последнюю сотню лет. А красное вино, которое подадут сегодня к столу, изготовлено при моем прапрадеде. Тогда был год, благоприятный для красных вин.
Милан нервно оглянулся и снова пригубил вино. По-моему ему захотелось сказать «что ж, неплохо». Все эти выверты с изготовлением вин мне и самому не слишком-то понятны. Но вина превосходны.
— В самом деле, хорошее вино, Яромир, — нашелся молодой человек.
— Тогда выпей и расслабься.
— Тебе не надоело смотреть на наши пьяные морды в прошлый раз?
Я всмотрелся в лицо молодого человека и поставил свой недопитый бокал на стол.
— Сядь, Милан, тебе надо расслабиться.
Милан послушно опустился в кресло. Я обернулся на Вацлава — увидит, чем я собираюсь заниматься, еще расшумится. Но Вацлав слушал доклад Стаса о прошедшем праздновании. Я услышал:
— Вот уж не ожидал такого от Слободана!
— А я ожидал, — не сдержался я. — Как раз Слободан, Велимир, Пересвет и иже с ними, я имею в виду твоих приятелей, которые говорят тебе ты и именуют Венцелем, и будут вставлять Милану больше всего палок в колеса. Помимо естественного желания подмять под себя нового начальника, в них говорит еще и ревность. Как так, вместо того, чтобы возвысить одного из них, чтобы они могли спокойно перегрызться, на манер пауков в банке, ты завел себе нового любимчика.