— Спроси у них, еханный бабай… (обрыв)……ать их мать, откуда они взялись, суки? С неба, что ли, свалились, ема-е? — приказал вождь Тсинуммок толмачу Газгольдеру, поигрывая автоматом и угрюмо взирая на пограничную бутылку огненной воды на бетонке.
(Вождь говорил по-древнеросски, но я ничего тогда еще не понимал, хотя, конечно, смысл вопроса был прозрачнее самой прозрачнейшей огненной воды из отборной пшеницы.)
Толмач Газгольдер… (обрыв)… жадного взгляда от консервной банки с цветной соблазнительной этикеткой, изображавшей а-ля натюрель баварские сосиски с горчицей… (обрыв)… спросил на очень плохом английском:
— Где взял, однако?
— Где, где… — ответил я. — В магазине купил.
— „Ишимская“, однако?[4] — брезгливо спросил Газгольдер, указывая на бутылку огненной воды.
— Чистый спирт, — успокоил я.
Газгольдер что-то уважительно сказал вождю; я лишь уловил слово „медицинский“.
Как вдруг из палатки появилась Машка с хлебом-солью и с вышиванными рушниками, и второй секретарь…
(Далее следуют сплошные обрывы, прерываемые древнеросским матом)…»
Прервем обрывы.
Первый контакт с аборигенами прошел благополучно. К величайшей Машкиной досаде, она, как женщина, нисколько не заинтересовала нефтяного вождя, хотя в те времена нравы у аборигенов были простые — «твоя жена — моя жена». Чукотская Машкина красота, сводившая с ума западноевропейских мужчин, не выдержала конкуренции с медицинским спиртом и с банкой сосисок. Вождь Тсинуммок не торопясь уселся посреди разбитой травой взлетной полосы на пустой ящик из-под макарон, в три глотка осушил бутылку огненной воды, закусил торчавшим из бетонки ядовитым грибочком, сожрал свежую буханку ржаного хлеба и с неохотой отбросил недоеденную горбушку ходившему вокруг него и жалобно урчавшему толмачу, которую Газгольдер мгновенно проглотил.