— Признаться, Герасим Родионович, я думал так: кранцы подкладывать этому парню не надо. Чем больше будет бортами стукаться, тем крепче станет. Кроме того, было у меня еще одно опасение… У Нагорного, что на душе, то и на лице, какой ветер — такая и волна. Вернется с почты, погляжу на него — знаю, от кого письма получил: от друга, от матери или от Светланы…
— Вы думаете, что Нагорный может себя выдать? — спросил Футоров,
— Боюсь…
— А я не боюсь. Скрывать мысли, чувства и настроения от своих товарищей — зачем? Разве зазорно любить и быть любимым? А вы обратили внимание на то, как ведет себя Нагорный, когда около него появляется фельдшер? Болтанка. Команда в лежку, а Нагорному хуже всех. Фельдшер его спрашивает: «Как самочувствие?», а он: «Люблю свежую погоду!» и еще улыбается…
— Так как же? — после паузы спросил Ясачный.
— Берите Хабарнова и Нагорного, но предупреждаю: задачу проработать с ним до мельчайших деталей! Предусмотреть все, чтобы не произошло никаких случайностей. Понятно?
— Ясно!
— Командиру я доложу, у меня есть несколько соображений, — сказал Футоров и раскрыл блокнот.
А в это время «любитель свежей погоды» уже снял с себя всю старую, пропитанную сыростью и морской солью одежду и в ожидании баталера забрался на койку. Закрыв глаза, Нагорный попытался представить себе, что его ожидает, но безуспешно. Тогда он накрылся с головой одеялом — испытанный способ, когда нужно в короткие часы между двумя вахтами отогреться после холодного ветра. Тепло размаривало, располагало ко сну.
— Где Нагорный? — спросил баталер, спускаясь в кубрик.
Матрос, занятый утюжкой воротничка, кивнул головой в сторону койки Нагорного.
— На, жених, получай! — положив на рундук обмундирование, сказал старшина-сверхсрочник, исполняющий должность баталера.
Нагорный сел, свесив босые ноги с койки, и с чувством обиды спросил:
— Почему «жених»?
— А я откуда знаю?! — усмехнулся старшина и, уже поднимаясь по трапу, бросил: — Зайдешь потом в баталерку расписаться!
Нагорный достал из рундука новые шерстяные носки. Это были те самые носки, что прислала мать. Одеваясь, он думал: «Зачем этот «маскарад»?» Нагорный верил в добрые к себе отношения боцмана, и все же его мучала неизвестность.
Вынув из рундука фотокарточку Светланы, Андрей рассматривал ее долго, словно впервые. Девушка была сфотографирована в парке, ветер растрепал ее волосы, обтянул блузку. Полные губы были слегка приоткрыты, точно она говорила с ним. На обратной стороне он прочел, хотя и знал наизусть:
«Андрюша!
Всегда, всегда будь таким, каким я тебя знаю!
Света».
Услышав на трапе тяжелые шаги боцмана, Нагорный спрятал фотографию в боковой карман стеганки: он просто не успел бы ее положить в рундук.
Ясачный придирчиво осмотрел комендора, велел поставить ногу на банку, потискал ботинок и сказал:
— Вторая пара теплых носков есть?
— Есть, — ответил Нагорный.
— Наденьте. Через десять минут явитесь в каюту капитан-лейтенанта Футорова.
— Ясно, товарищ мичман.
Боцман поднялся на верхнюю палубу. С койки свесился матрос Лаушкин. Отлынивая, если это ему удавалось, от авральных работ, Лаушкин по возможности спал, но слышал все, что говорилось в кубрике.
— Вы, кажется, назначаетесь, товарищ Нагорный, комендантом банки Большая Воронуха? — спросил он с шутовской почтительностью.
Сосредоточенно натягивая носки, Нагорный промолчал, но матрос, занятый утюжкой воротничка, высказал опасение:
— Ты, Лаушкин, распух ото сна, вот-вот тельняшка лопнет!
— На море еще никто ото сна не умирал, и от еды тельняшка ни на ком не лопалась!
Этот девиз лодыря был знаком всем матросам с первого же дня прихода на корабль, а голова Лаушкина была так устроена, что в ней застревал всякий словесный мусор.
— Между прочим, — добавил он, — жаль, что вы, товарищ комендант Воронухи, не остаетесь на корабле к обеду.
— А что сегодня на камбузе? — без особого интереса спросил Нагорный.
— Жареная гидросвинина! — так называли матросы треску.
Выгладив воротничок, матрос взялся за носовой платок. Он тщательно сложил его пополам, прогладил и сложил еще вдвое…
Андрей вспомнил Лобазнова, его аккуратно выглаженный платок и подумал: «Фома всегда был холоден, аккуратен и расчетлив, даже в дружбе…»