— Он скоро вернётся домой. Ты в долгу перед ним, и должна быть немного более уступчивой.
— Какой, ради всего святого, у меня перед ним долг?
Она положила губку и повернулась ко мне.
— Твой отец очень многим пожертвовал ради нас. Ты делаешь вид, будто он ушёл добровольно, но это далеко от истины. Его это почти убило, но он сделал то, что думал будет лучше всего. Для нас.
— Ты тоже многим жертвовала. Разве тебе никогда не хотелось… больше?
Больше детей, ресторан побольше? Машину, чья выхлопная труба не угрожает в любой момент отвалится? Муж, который по воскресеньям сидит рядом с ней в церкви?
— Никто не должен так много работать, как ты.
Она вымучено улыбнулась.
— У меня есть красивая дочь и ресторан, который приносит радость многим людям. Тяжёлая работа кажется мне очень маленькой ценой за всё это.
Виновато и пристыженно, я потянула за болтающуюся на пуловере нитку. У меня было такое ощущение будто мой вопрос приуменьшил то, за что она в течение всех этих лет трудилась не покладая рук.
— Я только имею ввиду, что ты тоже заслужила быть счастливой.
Она отвернулась, налила ещё больше чистящего средства в безупречную раковину и начала лихорадочно тереть.
— Я довольна. А когда твой отец вернётся домой, я буду счастлива.
— Ты от сколького отказалась.
— Иногда просто так получается, — сказала она через плечо. — Иногда нужно сделать выбор, либо следовать за мечтами, либо поддержать человека, которого любишь, потому что без него мечты становятся пеплом. Люди, которых любишь, важнее любых идеалов. Всегда.
Я фыркнула.
— Если бы это было правдой, то отец сидел бы сейчас здесь, а не в тюрьме.
— О Мо. Правда всегда сложнее, чем хотелось бы.
— Я иду наверх. Домашняя работа.
Я подняла сумку, чтобы подчеркнуть свои слова.
Моя мама сглотнула, как будто в горле застрял ком, от которого никак не избавиться.
— Я поднимусь сейчас наверх, чтобы попрощаться.
Моя комната была безупречно чистой. Мама уже убралась здесь и без сомнения, всё обыскала, ища что-нибудь, что могло бы объяснить моё поведение в последнее время. Но единственные предметы, которые я взяла с собой от Дуг, это странные сваренные друг с другом кольца, символ заключённого между нами союза.
Я бросила папки Дженни на кровать, прислонилась к комоду и уставилась на обе стопки бумаги.
Может быть это ошибка.
Передняя дверь хлопнула. Через окно я увидела, как моя мать с термосом и прикрытой фольгой тарелкой направилась к грузовику Колина. Наверное, решила дать ему ещё пару указаний в последнюю минуту, прежде чем уедет, как будто он был моей няней. В этом не было ничего удивительного, потому что глубоко в сердце она считала меня ещё ребёнком.
Колин, в попытке защитить, сознательно оставлял меня в темноте, но в темноте таятся ужасные вещи. Я не собиралась оставаться там дольше. Я залезла на кровать и взяла его папку.
Первые несколько страниц были копии рукописных докладов социальной службы Денвера, описывающие посещение семьи Доннелли-Гаскилл одиннадцать лет назад. Слова выделялись на страницах как кровоподтёки.
Несколько сломанных костей, многочисленные порезы, ожоги от сигарет.
Возраст, одиннадцать, восемь и шесть лет.
Мать отказывается подавать жалобу.
Девочки шесть, игровое поведению можно связать с неоднократным сексуальным насилием.
Рекомендую лишить права опеки.
Я прижала кулак ко рту. Теперь у меня было объяснение для шрамов на спине Колина — самое жестокое, что можно себе представить. Мои глаза наполнились слезами, и я горевала об этих детях, когда пролистывала другие страницы. Не было никаких последующих записей, никакого официального отчёта. Ничего, что показало бы, что дети — Колин и его брат с сестрой — были спасены.
Следующая пара страниц оказалась выпиской из реестра судимости мужчины по имени Раймонд Гаскилл, отчима Колина. Ряд краж, ограбления, начиная от угона автомобиля и кончая вооружённым грабежом, наряду с обвинениями в телесных повреждениях — в рамках насилия в семье, но также и в других случаях. Практически в каждом случае жалобы были отозваны или обвинения сняты. Несколько заключений, но не одно дольше, чем девяносто дней. А потом внезапно больше ничего.
Я перевернула страницу. Отчёт санитара скорой помощи. Из квартиры в Денвере пришёл экстренный вызов, там прозвучали выстрелы. Мужчину и женщину нашли мёртвыми на месте происшествия. Восьмилетний мальчик умер по дороге в больницу. Шестилетняя девочка получила массивные травмы головы и была без сознания. И ещё мальчик, одиннадцать, был в состояние шока, его сильно избили, но предполагалось, что он выживет.
Мне стало плохо, я свернулась в калачик и попыталась подавить тошноту. Образ одиннадцатилетнего мальчика, одного в скорой помощи, просто не хотел отступать. И Билли сказал мне об этом. Кошмар наяву. Билли сказал правду, а я не поверила, потому что думала, что ничего не может быть настолько ужасным, как смерть Верити.
Как глупо думать, что у меня была монополия на горе.
Когда я переворачивала страницу, мои пальцы так сильно дрожали, что бумага порвалась. Я отчаянно старалась не читать список травм, которые получили Колин и его брат с сестрой, но в этом не было смысла.
Они в любом случае ещё очень, очень долго будут стоять у меня перед глазами.
Газетная заметка — короткая, всего несколько предложений, спрятанная на странице двенадцать, о взломе, в котором мать и её сын были избиты до смерти. Выжившие мальчик и девочка, которых передали на попечение дальним родственникам. Никакого упоминания отчима или ещё кого-то, кто присутствовал на месте преступления.
Я прижалась спиной к стене, пытаясь связать информацию, которая находилась передо мной. Отчим Колина истязал всю семью. Я помнила сеть из шрамов на спине Колина и у меня сжался желудок, когда перед глазами появился Раймонд Гаскилл, огромный неотёсанный громила, каким он показался мне на фотографии под арестом и каким маленьким был одиннадцатилетний мальчик. Каким невероятно, ужасно неумолимым он казался шестилетней девочке?
Почему Колина и других детей не передали в приёмную семью? Почему Гаскилл не сел в тюрьму? Записи социального работника были составлены несколькими днями раньше, чем отчёт санитара.
Либо детей не забрали вовсе, либо их отослали снова назад, а Раймонд Гаскилл продолжил там, где остановился. Когда он это сделал, что-то сломалось, и Колин был единственным, кто остался.
Что-то не сходилось. У меня было такое чувство, будто передо мной разложены все части пазла, но я не могу правильно повернуть их и вставить на место. Дженни хотела, чтобы я увидела всю картину целиком, но у меня всё расплывалось перед глазами. Ни газета, ни полиция вообще не упоминала о Раймонде. Возможно ли, чтобы отчёт санитара был неверным? Может он ещё жив?
Последняя страница содержала только адрес в западной части города. Я отложила её в сторону. Сейчас меня ничего не интересовало в Чикаго. Что я должна понять, так это то, что случилось одиннадцать лет назад в Денвере. Я ещё раз изучила бумаги, разбросанные на кровати, и постепенно меня накрыл холодный ужас. В квартире было пять человек. Четверо из них были сильно избиты. Одного застрелили. Либо Раймонд Газкилл совершил самоубийство — а он не был похож на человека, который испытывал бы много раскаяния — либо на курок нажал кто-то другой.
Я внезапно с ужасающей ясностью поняла, кем был этот кто-то.
Столько крови. Такая большая потеря, и Колин каждый день носит её с собой. У меня болело за него сердце, я плакала по испуганному, маленькому мальчику, каким он должно быть был и по крепкому, бесстрашному мужчине, в которого он превратился. Он выжил, построив себе жизнь, а я не сделала ничего, кроме как стоять на своём и требовать ответы на вопросы, которые меня не касались. Он был прав. Билли был прав.