Родился-учился… Из песни слова не выкинешь. Он родился в Харькове и, повинуясь законам династии, пошел в медицинский, но учился кое-как. Справочники по фармакологии нагоняли на него сон, удалять печень собакам было просто противно. Отмотав три курса, тайком от папы-профессора и мамы-дефектолога он на каникулах отправился в Москву, где с разбегу поступил на факультет журналистики МГУ. Верная харьковская подружка-лаборантка, впоследствии несправедливо забытая, сумела выудить из деканата его документы. И пошло-поехало! По сравнению с медицинским институтом учеба на гуманитарном факультете была «не бей лежачего», жизнь привольно текла между пивом и дискотекой. А тут еще время шальное, левые заработки, дурные деньги, птица-тройка перестройка!..
Даже на видавшем виды журфаке Володька Розин скоро стал знаменитостью. Он мог продать и купить все что угодно, начиная с пары дуэльных пистолетов XVIII века и кончая цистерной соляной кислоты. Завелись деньги, что для отверженного профессорским кланом студента было очень кстати. Вместе с деньгами, как мыши от крошек, завелись и друзья. Володя был отличным парнем, щедрым на угощение, всегда готовым ссудить приятеля небольшой суммой, а потом великодушно простить долг. Однокурсники его любили, а однокурсницы просто вешались ему на шею. Факультет журналистики славился по Москве самой «отвязанной» золотой молодежью и самыми классными девчонками.
Розин проучился там всего год, но оттянуться успел, наверное, на всю оставшуюся жизнь. Все казалось легким, эпоха сочилась соблазнами, перед которыми не могли устоять и более осторожные люди. И конечно, он влип в нехорошую историю, после которой пришлось срочно рвать когти, не закончив университета, никому не сказав последнее «прости», и рвать как можно дальше от Москвы. Ты неси меня, река, за чужие берега…
Нет худа без добра, Буратино, зато ты попал в Страну Дураков — ту самую страну, где на деревьях вместо листьев растут зеленые купюры. С приятно толстенькой пачкой чужих денег в кармане Володька Розин приземлился прямо у ног статуи Свободы, которая пинком отшвырнула его к другому, еще более дальнему берегу. Калифорния, самый дикий и самый западный Дикий Запад, край золотоискателей и русских первопроходцев, открыла ему свои потные объятия. Небольшой городок на обочине дороги в Силиконовую долину стал новой родиной Вольдемара Розена. Такое имя он взял себе ради понта, хотя это было лишнее, поскольку Розин-Розен так толком и не выбрался из того, что называлось русским гетто. Застрять там было безусловной ошибкой, но что поделать, если удача лезла в руки, как манная каша из сумасшедшего горшочка, так, что и задницу поднять было некогда.
Сами обитатели русского гетто с мрачным юмором называли свою страну «трудовым лагерем с усиленным режимом питания». Такие шутки ходили по всей Америке, но в том городе, где осел Розин, ни русского гетто, ни русского юмора не существовало. Розин сам создал и то и другое, объединив разрозненных бывших соотечественников, чье национальное самосознание отдыхало лишь в крошечной лавочке Гримберга, где можно было купить палку твердой, как железо, сырокопченой колбасы и мятые украинские конфеты «Белочка» и обсудить погоду с толстой продавщицей Эммой.
Да, русских в округе было мало — все ж таки не Бруклин и не Город Ангелов. Вольдемара умные люди предупреждали, но он не внял. На привезенные деньги он открыл маленькую газетку с гордым названием «Моя Калифорния». И начал с азартом учить жизни всех, кто читал по-русски — от квартирного маклера с потомственным одесским акцентом до вчерашнего инженера из Питера, на чей оклад ныне можно было купить дом над Невой. Газета, в полном соответствии с учением розиновского великого тезки, стала не только коллективным пропагандистом и агитатором, но и коллективным организатором, к великому удовольствию русскоговорящего населения.
Как ни редко студент Вовочка Розин осчастливливал стены МГУ своим в них пребыванием, наука пошла впрок. Недаром основам пропаганды его учили бывшие зубры партийной и советской печати. Вот только масштабного таланта в веселом прогульщике Володьке недальновидные зубры разглядеть не успели, а то быть бы юному Розину звездой отечественной журналистики, локомотивом демократии и рупором перестройки.
Он и сам не подозревал, что может быть так дьявольски убедителен, что способен так точно находить слова, западавшие в душу каждого читателя. Этот дар, вкупе с железобетонной уверенностью в своей правоте, вскоре сделал его властителем дум местной диаспоры. Немногочисленное «комьюнити» внимало ему как пророку, его статьи обсуждались на скамеечках в городском парке и в очереди за неизменной колбасой. Кое-кто из читателей не выходил на улицу, не выяснив предварительно в русской газете, советует ли мистер Розен брать с собой зонтик.