Лука поглядывала на него снизу вверх и тайно гордилась тем, что такой парень идет рядом. В нем ей нравилось все – и давно не стриженные волосы, падавшие на лицо, и мимолетно-дикий блеск зрачков в темноте, где не горели уличные фонари, и распахнутая куртка, из-под которой выглядывала футболка с изображением хамелеона в смешной шапочке, и верный рюкзачок…
– Твой рюкзак Алусе принадлежит, почему его носишь ты? – спросила она.
– Я ей обещал, что буду его охранять. Так охранять удобнее всего! – ответил Яр. – Ей, когда в больницу в первый раз ложилась, с собой ничего не разрешили брать, даже носильные вещи. Это сейчас какие-то послабления есть, вроде игрушек, а тогда к ней в бокс даже не пускали никого.
– Мама переживала сильно? – тихо спросила Лука.
Отчего ей казалось, что она первая, с кем он говорит об этом?
– Очень… похудела на десять килограммов… Если бы не отчим, не знаю, как бы она это все выдержала!
– Отчим? Алусин отец? Как его звали?
– Макс… Максим Бабошкин.
Они замолчали. Лука не догадывалась, о чем думал Гаранин, но он шел рядом все так же размеренно и широко, будто предстояло пройти еще не один километр. Его лицо было спокойным. Пережил? Или маска невозмутимости настолько срослась с его образом, что стала второй личиной?
– Он… хороший был? – спросила Лука и ощутила, как тоскует по своему отцу.
Точнее было бы сказать, по Павлу Владимировичу Должикову, но язык не поворачивался.
– Мама была счастливой, – ответил Яр, вложив в три коротких слова все возможные объяснения, и посмотрел на Луку. – Ты так и не скажешь мне, почему с родителями не живешь?
Горло перехватило.
– Скажу, – хрипло сказала Лука, – вот сядем где-нибудь, и я тебе все расскажу о себе… если тебе интересно, конечно.
– Мне – интересно, – улыбнулся Гаранин. – Ты вообще интересная, Лука. Маленькая, взъерошенная, как сычик…
– Какой я тебе сычик? – возмутилась Лука. – Сам ты…
И вдруг заметила лукавые ямочки в уголках его губ и смех в глазах.
– Ах ты!..
Яр легко ушел от ее попытки стукнуть его промеж лопаток. Лука погналась за ним, хохоча и задыхаясь – двигался, подлец, молниеносно. Одиночество в ее душе испуганно съежилось и испарилось…
В маленьком кафе оказался свободным столик у самого окна, под уютным оранжевым абажуром. Лука, обжигаясь, выпила горячий шокочино, собралась с духом и принялась рассказывать Гаранину все, что случилось с ней с того самого момента, как она узнала, что неродная дочь. Яр слушал молча, небольшими глотками отпивал эспрессо из смехотворной чашки, куда накидал столько сахара, что у девушки глаза на лоб полезли. Не перебивал. Смотрел в окно, на проходящих мимо людей, кутающихся в пальто и пуховики от морозного ветра, на проезжающие машины, подмаргивающие фарами. Лишь один раз перевел взгляд на собеседницу, когда она, заикаясь и подбирая слова, принялась описывать смерть Эммы Висенте.
Как роднику стоит пробить мерзлую землю – и уже не остановишь, так и Лука, махнув рукой на собственные опасения, говорила Гаранину обо всех своих подозрениях и страхах. Не рассказала лишь о странном сне: о подземелье со стоящими в нем кругом тринадцатью стульями, о виноградной лозе, похожей на скелет.
Когда она замолчала, Яр осторожно, будто боялся разбить, поставил чашку на блюдце и констатировал:
– Ситуация – дерьмо.
– Дерьмо, – немедленно согласилась Лука, не уточняя, какую именно ситуацию – с семьей или со смертью Висенте – он имеет в виду.
Рука сама собой полезла в карман куртки, за пачкой с сигаретами. Гаранин следил за ней неотрывно, наверное, думал, что Луке станет стыдно курить при нем. Но она только что сделала то, чего никогда ранее не делала, а именно – вывернула наизнанку душу… Сигарета была решительно необходима!
Его ноздри дрогнули, когда их достиг запах дыма.
– Тебя что больше волнует, Лука, – вдруг спросил Гаранин, – убийство Эммы или ситуация с семьей?
– Семья! – вырвалось у нее, и… она стушевалась.
Так легко, оказывается, довериться кому-то, но еще легче потом пожалеть об этом!
– Я бы на месте твоего отца тебя отлупил, – вдруг улыбнулся Яр, – да и с мамой твоей поговорил бы серьезно. Родные-неродные, они тебя вырастили. Вы – семья! А ведете себя как дети малые! Да, ты молодец, доказала им, что одна не пропадешь, но что дальше? Ни твоя мама, ни ты, я так понимаю, первый шаг к примирению делать не собираетесь?
Лука пожала плечами. На ее лице застыло несчастное и гордое выражение обиженной девочки, жаль, она не видела себя со стороны. Обида вновь вскипела в душе, как кислота. Разве она виновата, что Должиковы удочерили ее? Вообще, она их об этом просила?!