— Я не желаю с ним разговаривать! — резко сказал Сорокин. — В таком случае вызывайте советского представителя. Никаких показаний я вам тут давать не собираюсь.
— Вы напрасно горячитесь, господин старший лейтенант. В ваших же интересах вести себя поспокойнее. Мадам может быть свободна.
— Я не уйду, пока вы не освободите офицера. Он защищал меня, — возразила по-немецки Анна.
— Это дело ваше. Можете ожидать конца истории,— буркнул переводчик.
Человек, названный дежурным «господином майором», был одет в штатский костюм из тонкой серой шерсти и коричневые спортивные туфли. Он владел русским языком и пожелал поговорить с советским офицером с глазу на глаз.
Когда Сорокин оказался в большом, хорошо обставленном кабинете с задрапированными окнами, майор сидел за письменным столом и предложил старшему лейтенанту кресло, стоявшее у приставного столика. Виктор присел, ожидая провокационных вопросов от человека, о котором сразу подумал как о разведчике, надеющемся получить кое-какие сведения воинского характера. И потому решил не отвечать на такие вопросы. Но майор не спешил. Он достал карту Берлина, с нанесенными на ней какими-то знаками, и развернул ее на столе. Потом предложил сигарету, от которой Сорокин отказался.
Смит — а это был именно он — сразу узнал свою жертву.
— Ну, вот что, господин Сорокин, — начал майор. — Нам известно, что вы в штатской одежде бродите по окраинам Западного Берлина и изучаете расположение наших воинских частей. Это по-русски называется шпионажем. Вы, очевидно, советский разведчик и прикрываетесь этой девчонкой, чтобы легче проникать в наш сектор.
— Это ложь, господин майор! Вы можете спросить у Анны, где я был и что видел.
— Я прошу вас показать на этой карте районы, которые вы уже осмотрели или намеревались осмотреть, — будто не слыша Виктора, продолжал Смит. — Ведь у вас командировка только на два дня. Не так ли, господин Сорокин?
— Сегодня у меня выходной день, и я вправе распоряжаться им как мне хочется. Если бы вы задержали меня в расположении вашей части, тогда еще как-то можно было понять ваш вопрос. А сейчас я просто отказываюсь отвечать на такие вопросы. Вызывайте советского представителя.
— Но это вас скомпрометирует, господин Сорокин! Советское командование запрещает посещать своим солдатам и офицерам Западный Берлин.
— Отвечать за это буду я, разберемся сами!..
— О, вы очень самоуверенный и гордый человек! Но зачем нам ссориться? Скажите лучше, зачем вы прибыли в наш сектор?
— Я прибыл не к вам, а к девушке, которая меня пригласила. Она находится здесь, и вы можете с ней поговорить.
— Вы очень любите эту девушку и намерены на ней жениться?
— Это тоже не ваше дело.
— Ну, зачем такой тон, господин Сорокин? Я хотел вам помочь, зная, что ни один комиссар не разрешит вам жениться на девушке из Западного Берлина.
— Она здесь только учится.
— Все равно. Не разрешат. Это говорю вам я, Джон Смит. Не разрешат! Но мы могли бы вам помочь, будь вы человеком более благоразумным. Ведь можно и не сообщать русской комендатуре о сегодняшнем инциденте.
Анне казалось, что прошла уже целая вечность, а Джон Смит, запершись в кабинете с Сорокиным, все ведет душеспасительную беседу. Она знала, что приглашение Сорокина связано с обработкой его для перехода в Западный Берлин. Но она не предполагала, что вся эта операция будет проведена так грубо и бесцеремонно. Ей просто по-женски было жаль этого уже обманутого парня, который, действительно, увлекся ею, не подозревая опасности. В хороших женских руках он мог бы стать неплохим мужем.
Наконец она увидела, как открылась тяжелая дверь, и оттуда вышел взволнованный Виктор.
— Ну как, свободен?
— Еще не решили... Обещают вызвать нашего представителя из комендатуры. Конечно, это не совсем приятно, но что делать...
— Я пойду к майору и объясню, что ты защищал меня. Я буду просить, чтобы он отпустил тебя сейчас же, без комендатуры.
— Не поможет! Я объяснял. Американец упрям, как бык!
— Попытаюсь, я женщина...
И она, постучав, вошла в кабинет Смита, оставив дверь полуоткрытой.
— Господин майор! — нарочито громко начала Анна. — Я прошу вас освободить офицера.
— Садитесь, пожалуйста, мадам, и успокойтесь, — сказал Смит, затворяя тяжелую дверь кабинета.
Больше Сорокин их разговора не слышал. Он не слышал ни возмущения Стрекозы грубой комедией, разыгранной у ресторана с участием немецких полицейских, ни смитовских рекомендаций, как ей вести себя с этим парнем после его освобождения из комендатуры.