— Битте, зитцен зи зих! — начал он по-немецки, увидев, что она продолжает стоять на том же месте. Он опять подошел к ней и усадил на стул, стоявший у большого канцелярского стола.
Елена не очень растерялась, оказавшись рядом с нахально выпуклыми, как у жабы, серо-зелеными глазами Фишера, под большим, выдающимся вперед, черепом.
— Я слушаю вас, господин Фишер, — положив ногу на ногу, сказала Науменко по-немецки.
— Мне известно, что твоя мама немка, дочь одесского коммерсанта и что ты и она работали переводчицами у бургомистра. Но ты никому не говори об этом в лагере.
— Я и так молчу, господин оберштурмфюрер.
— Вот и умница! Надо учитывать обстановку. Я хочу предложить тебе одно дело, которое связано с работой в картотеке Шталага, где необходимо знание русского и немецкого языков. Тогда можно делать, как это по-русски говорят, — му-ну-кур, — и он показал на свои хорошо отполированные ногти на сильных и длинных, как у музыканта, пальцах. — Я еще хочу тебя кое о чем попросить. Меня очень интересует, как настроены женщины и девушки нашего лагеря, есть ли среди них коммунистки и комсомолки?
— Я не знаю этого, господин Фишер. Никто не говорит об этом, все боятся.
— Ну, а если проявить к этому интерес, тогда можно найти таких людей?
— Я не знаю, как это делать. А что касается настроения, то все жалуются на тяжелую работу, холод и плохое питание. Это вы и без меня знаете.
— Да, знаем. Но меня интересуют факты, конкретный человек, за-чин-щица. Ясно?
— Зачинщиц я сейчас не могу назвать, не следила за этим...
— Но ты можешь это сделать?
— Ну, если вам очень нужно, то я постараюсь, узнаю. Им за это ничего не будет?
— Мы им дадим небольшое воспитание.
— Я знаю, что среди девушек много комсомолок.
— А нет ли сейчас в лагере комсомольской ячейки, кто ее возглавляет? Кто из женщин наиболее активен и ругает фюрера? Есть ли среди них жидовки? Все это надо быстро узнать и рассказать мне. Понятно?
— Мне все понятно, господин Фишер, и я постараюсь ответить на ваши вопросы. Я вам так обязана...
— Не стоит благодарить, Лена. Однако требуется одна формальность для порядка: надо подписать вот этот документ — обязательство оказывать помощь делу Великой Германии Адольфа Гитлера. За разглашение тайны нашего сотрудничества вас ожидает...
— Давайте документ. Я понимаю, что меня ожидает, и не откажусь от своей подписи.
Фишер подал стандартный листок с отпечатанным на нем по-немецки текстом подписки о сотрудничестве с немецкой разведкой. Науменко быстро подписала его и поставила дату.
— А теперь, Ле-на, ты должна избрать себе псевдоним.
— Какой?
— Фиалка, ромашка, стрекоза, — перечислял Фишер.
— Стрекоза, — согласилась Науменко.
16
Когда Стрекоза вошла в барак, все обитатели его спали. Она легла на деревянные нары, закуталась в тряпье. Сон не шел.
Она понимала, какую страшную тяжесть взвалил на нее Фишер, понимала, что пошла на предательство, сознавала, что не могла теперь ничего поправить, отказаться от своей подписи, от липкой клички.
«Была бы здесь мама, — думала она, — вместе что-нибудь придумали бы, а теперь... придется самой, самой...»
Шли дни. Стрекозе казалось, что Фишер перестал ее замечать. Она думала, что теперь он проверяет ее и, может быть, кому-нибудь из девчат приказал следить за ней. Она старалась поменьше говорить с теми, кто пытался откровенничать, мечтать о будущем.
— Какое тут будущее? — хмуро отвечала она.
— Надо бежать отсюда, как только подойдут поближе американцы, — шептала ей Зина Клевцова.
— Ну и беги! А куда побежишь, если за спиной фриц с овчаркой?
— Куда? Да в любой лес. Отсидимся день-два, а тут и американцы. Надо момент только выбрать. Ты там, Ленка, в штабе поразведай. Немцы-то меж собой, наверное, разговоры ведут. Что интересного узнаешь — дай нам знать. Договорились?
— Ладно, — согласилась Ленка. — Только ты не болтай об этом всем.
Стрекоза рассказала Фишеру о Клевцовой.
— Клевцова? — сказал он. — Это похвально! Это очень хорошо.
Через день Клевцова из лагеря исчезла. Увели ее днем с работы в контору брикетной фабрики — и с концом.
Одни говорили, будто нагрубила она мастеру-немцу, другие рассказывали, что Клевцова в обед выплеснула на пол бурду и призывала всех женщин и девушек объявить голодовку, чтобы хозяин улучшил питание. И только Науменко молчала.