— Сюда, — прошипело Лавронсо и потянуло нас к груде ящиков, рядом с которой валялась небольшая бочка. — Дерик, сделай вид, будто вы это самое. Штаны ей подверни, и на ящики.
О чем он? Но Лавронсо не стало уточнять и нырнуло в бочку, будто сделанную по размеру низкорослого крепкого дварфо.
Аларик потянул меня к ящикам и толкнул, чтобы я полулежала на жестких досках. Подтянув мои штаны до колена он навис надо мной сверху и закинул мою голую голень себе на бедра. Все, что выше колена, было укрыто плащом. Погоня приближалась. Аларик шепнул мне: "Стони", выдернул две шпильки, выпуская пряди, и впился в мои губы поцелуем.
Я застонала, но скорее, от неожиданности и возмущения. Работая на гильдию мы с Бейлиром как-то раз изображали целующуюся пару, но мы лишь касались друг друга сомкнутыми губами, не делая никаких движений страсти. Аларик же будто только и ждал... Демоны! Слишком быстро прошло мое возмущение, и я ответила на поцелуй.
Кажется, погоня давно пробежала мимо, но Аларик не отрывался. Мне стало легко-легко, в голове шумело, и только услышав голос Лавронсо я поняла, что поцелуй был не единственной причиной.
— Эй, потом намилуетесь! Дерик! Нам нужно идти.
Аларик нехотя встал, вернул мои штанины на место и протянул мне руку, но сил подняться у меня не было.
— Лори, — прошептал он, — ты в порядке? Драные демоны! Лавронсо!
Уже уплывая, я слышала дварфийские выражения, которые так и не удосужилась выучить.
* * *
Я очнулась в Стрекозе. Лавронсо проворчало, что стоило мне еще поваляться в обмороке, пока он не закончит.
— Где Аларик? — вскинулась я.
— Я отправил его за Секирд. Девку надо вытаскивать сюда поскорей, да и он мне тут не нужен под руку квохтать.
Да, это правильно. Утром обитатели Горчичников пойдут по постоялым дворам и трактирам искать дварфа и гоблина. Мы уже узнали все, что могли узнать в Идолте. Можно уезжать.
Я расслабилась и скосила глаза на бок. Кажется, ничего страшного, только крови натекло. С моими запасами зелий утром буду в порядке. Дварфо слегка приглушило боль и теперь орудовало иглой. Края раны светились, соединяясь друг с другом, а что оно творило внутри, я не знала, но по ощущениям, во мне вовсю гуляла лекарская магия. Закончив, Лавронсо поставило передо мной кружку отвратного пойла. Подозреваю, что в подобное питье специально подмешивают травы попротивнее, чтоб неповадно было болеть.
— Вот что, — голос Лавронсо приобрел интонации директрисы, отчитывающей нерадивую пансионерку за проказы. — Если не прекратишь дурить, мы тебя отставим от задания. Будешь нас на постоялом дворе ждать, пока не решишься на что-нибудь.
— Донно Лавронсо, смею напомнить, что в этой команде последнее слово за мной. Я не люблю объявлять об этом обстоятельстве открыто, но таково настоящее положение дел.
— А мы не любим ходить под лезвием топора из-за твоих метаний! Или используй мужика по назначению, или выкинь романтическую дурь из головы. Но прекрати нарываться на смерть!
— Что? — опешила я.
— То! Страшно выбирать? Помереть проще? Это ты как хочешь, но без нас.
— Я задержалась, чтоб забрать важную бумагу, — я постаралась добавить в голос металла, чтоб не звучало как оправдание.
— Никуда бы твоя бумага не делась! Ты хотела либо все решить махом, либо саму себя махом решить!
Я молчала, пытаясь придумать, где бы оно было неправо, и у меня не получалось.
— Был у меня такой командир, когда мы в пустыню Ык за сокровищами пошли. — Пыл Лавронсо угас, и дварфо вернулось к привычному ворчанию. — Никак не мог выбрать между бабой любимой и бабой беременной. Все по краю ходил, а как назад возвращались, сорвался, полез на песчаного червя вперед всех. — Лавронсо сделало паузу, представляя мне самой догадаться, во что песчаный червь превратил незадачливого кладоискателя. — Даже костей не осталось. Только мешок с добычей эта тварь и выплюнула. Мы его долю беременной отдали, ребятенка растить. Вторая баба два месяца выла. А мог бы к ней вернуться! Сокровища беременной, сам жениться, а сына навещать! Народец вокруг пошептался бы чуток, пока не надоело, а там глядишь, другие сплетни подоспели бы. Зато и сын при отце, и бабы при деле. Но нет, морочился — и так плохо, и так не поймут. А ты-то чего боишься?
— Боли! — огрызнулась я. — Тебе не понять! Тебе еще два года не понять!
— Да-а, куда уж мне, — прошипело Лавронсо. — У нас же, пока причиндалов нет, и сердце не отрастает.