— Погоди-погоди, что это за оникс-мобили? Зачем там сидеть?
— Да вместо дилижанса. Набивается туда по две дюжины существ и катят себе по дороге из города в город. Платить только надо втридорога, так и быстрее дилижанса. Магмеханика не стоит на месте! — c уважением воздело оно палец вверх.
Отдохнув за две недели в лесу и привыкнув к новой жизни, лисичка глазела в окно с высоты дом-мобиля. Секирд выражал свой восторг более скупо, но как мне показалось, тоже радовался новым впечатлениям. Что-то в нем меня смущало.
Лавронсо с Бейлиром рисовали на большом листе бумаги, укрепленном на стенке, некий механизм. Кажется, дварфо обрадовалось, что в кои-то веки нашелся собеседник, достаточно образованный для разговоров о магмеханике и не обливающий презрением за отсутствие дварфского чутья.
А я просто поворачивала и переключала рычаги, стараясь не думать о будущем. Пока мы живы, есть надежда. Куда-нибудь, да выедем.
* * *
Съехав к берегу реки, мы остановились на ночь. Разбившись на компании, мы отошли подальше друг от друга и вдоволь наплескались в чистой воде. Хитра норовила заплыть на середину реки, пока я не пригрозила, что случись ей тонуть, спасать ее отправлю Секирда. Лисица, конечно, фыркнула в ответ, но безобразничать стала меньше.
Секирд, пока мы резвились в реке, присматривал за похлебкой. Я вернулась и отпустила парня. Он пошел почему-то не в сторону, где слышались голоса мужчин, а подальше, за кусты. Не нравится мне, когда от нас что-то скрывают.
Тайна прояснилась под утро. Открыв глаза, когда небо еще только посерело наполовину, я выпрыгнула из мобиля и попала босыми ногами в холодную росу. Захотелось пройтись, пробежаться по берегу в тиши, в тот час, когда день еще только раздумывает, просыпаться или еще поваляться немного. И так хорошо, и будто внутри поет что-то, и нет ни тайной службы, которая мечтает меня убить, и нет горького прошлого, не страшно от будущего, есть только настоящее с росой, туманом над рекой и скрипкой, плачущей вдали.
Скрипкой. Плачущей. Вдали.
Я пошла на звуки и обнаружила Секирда, сидящего на бревне. В руках у него была небольшая скрипка, из-под смычка выливались грустные и чистые звуки.
Орки не играют на скрипке. Даже в детстве их пальцы не настолько чувствительные, гибкие и тонкие, чтобы перебегать по струнам. Рог, рожок, любые виды барабанов — но не те инструменты, где нужно двигать пальцами мелко и точно. Я присела невдалеке. Секирд закончил, когда по небу разлилась розовая полоса, увидел меня и замер.
— С добрым утром. Ты ведь не орк.
— Орк, — понуро ответил Секирд. — А еще эльф. Наполовину.
— И тебе не тринадцать.
— Мне двадцать шесть.
— И ты не мужчина.
Казалось, Секирд сейчас расплачется.
— Зовут тебя как? И зачем скрываешься?
Я подошла к девушке и обняла ее за плечи. Она глянула на меня исподлобья и вывернулась из объятий.
— Да не скрываюсь я! Секирд и зовут. Это общее имя, и так, и так можно. Думаешь, это просто, жить вот такой? — Она ткнула в себя пальцем.
Для девушки она и правда была слишком угловатой, с крупными чертами лица, с костями орка, с невыразительными мягкостями эльфиек, которые на прочном скелете смотрелись... никак не смотрелись. Впрочем, сейчас сложно было судить. Секирд носила мешковатые штаны и бесформенную селянскую рубаху, приправив сверху жилетом под пояс.
— В Вавлионде всякие живут, — глубокомысленно заметила я.
Девушка фыркнула.
— Всякие хотя бы знают, кто они. А я? Орки засмеют, эльфы прирежут, чтоб не позорила род.
— Не нагоняй страхов. Слушай, а как вообще получилось?.. — Я не смогла оформить слова в вопрос, но Секирд меня поняла. — Я ни разу про таких полукровок не слышала.
— Еще б. Эльфийка от орка родить не может, ее ж разорвет, потому и не приживается семя. А наоборот... Ты представить можешь, чтоб эльф с орчихой? Вот и никто не может. Это только моя мамаша на спор с подругами затащила пьяного эльфа в комнату. Тот после четвертой кружки похвалялся, что от него любая понести может, вот мать его и взяла на слабо. От нее тогда муж ушел, она и села в таверне горе заливать. Эльф наутро проспался, чуть не повесился, еле успокоили. Уехал и поклялся больше в Вавлионд ни ногой. И вот она я.
— Неужели мать тебя выгнала?
— Нет, что ты, я сама ушла. Мать всем врала, что я хилая, потому что болела в детстве, но все равно косо смотрели. Это человеческую кровь оркская бьет, полукровки от человеков сильными родятся, только на физиономию красивей и кожей светлей. Два старших у матери от орка, два младших от человека, все сильные. А я вот… И что обидно, у меня от эльфов только худоба, ну и вижу получше, почти как эльфы. Мать меня растила как прочих, не обижала, но шепоток все равно по кварталу пошел. Я ушла, когда мне тринадцать было. Прибилась к бродячему цирку. Там таких уродов...