— Согласился?
— А то. Они же в походах без ласки. По селениям и городкам — еще поди найди готовую, или в веселый дом придется. А после веселого дома через одного к лекарям бегают. К нам, то есть. Стоит такой со штанами до колен, а как излечится, снова глазки строить.
Мы прыснули от смеха.
— Так что, он согласился, конечно. Чтоб три года баба под боком была, это ж для них счастье. — Она вдруг светло улыбнулась. — Я же смотрела, кого брать. Был там и покрасивее, но гонора выше крыши. А мой... он знаешь, как обо мне заботился. Если где в поле остановимся, воду искал, чтоб обмылась. Как постираюсь, он тут как тут, выжимает стираное, сил-то у него больше. Представляешь, мужик мои панталоны отжимал. — Мы хихикнули. — В городках в кафе водил, у меня одно цивильное платье с собой было. А когда северяне полезли, мы же с лекарями после боя по двое-трое суток на ногах. Так майор мой, хоть и сам еле стоит, а ко мне придет с плошкой каши и проследит, чтоб поела. И так все три года! А ты говоришь — в полк.
Она разлила еще отвара. Похоже, Одри нужно было выговориться. Наверняка сестер она берегла от подробностей, а больше лекарю поделиться было не с кем.
— Ты его любила?
— Не то, чтобы любила. Приятный он был, и со всех сторон хорош. Сделали друг другу жизнь повеселей да потеплей, и ладно. Расстались без слез. Я за три года устала от палаток, от неудобств, пыли, хотелось осесть на месте. А ему дальше служить. Ну и все.
— Ты с местными дамами не пыталась посидеть по-женски, поговорить, вот так, мол, и так, можно сказать, замуж сходила.
— Пыталась, да дура была.
— Почему дура?
— Так я ж им все рассказала. И про ведра воды, и про панталоны, и про кашу.
Да, и правда, это она сглупила. Надо было, наоборот, наплести, как она ему рубашки в ледяной воде стирала и по ночам сапоги чистила, и великая любовь была, он жениться обещал, да бросил ее, подлец. Тогда бы дамы пожалели ее и приняли бедняжку в свой круг. Но что-то подсказывало мне, что такая роль подходит Одри, как бантики в гриве боевому коню.
Я усмехнулась:
— И светское общество тебя немедленно сожрало?
— В один момент, — фыркнула Одри. — Объявили, что я все выдумываю, дабы прикрыть неприличное поведение. Где ж это видано, чтоб мужик женские панталоны отжимал.
— Ты, конечно, ответила, что они по себе судят, раз им такие мужчины не достались.
Она развела руками.
— Угадала. Так я и сказала. Они ж и вправду про таких мужиков только в дамских романах читают. Знаешь, эти книжонки, где на обложках лорды с постными физиономиями, а рядом дамочки — пробу ставить негде.
Мы посмеялись, но внутри было горько. Два года на границах Вавлионда тихо и спокойно, и все благодаря таким полкам, как Третий кавалерийский. Эта женщина в крови и гное вырывала чьих-то мужей и сыновей из объятий смерти, оберегала их от судьбы убогого калеки, а эти курицы... как они смеют! Я могла понять, почему сторонятся меня — я отнимала жизнь. Но Одри спасала!
Молодая женщина, казалось, уже пережила эту горечь и надежно спрятала внутри. Она легко пожала плечами:
— Так что, не получилось у меня дружбы с местным, кх-кх, светом. Они бы и не узнали про армию, но на второй месяц, как я открыла практику, к родне лейтенант из моего полка приезжал. Ему в бою руку чуть не оторвало, я ее назад приставила. Он как меня увидел, так вывалил все свои восторги прилюдно...
— Да, не повезло. Но как ты здесь оказалась? В большом городе к женщинам из армии получше относятся, а с магичек вообще спросу никакого.
— В большом городе я еще лет пять буду зажимы подавать, а если и дадут самой оперировать, так за спиной бухтеть станут. Я свою практику хотела, привыкла в полку, что сама больных веду. Когда раненые после боя потоком идут, так некому рядом стоять, все при деле. Если госпитальная палатка полна, и новых складывают рядом, то хоть ты только вчера из студентов, а бери инструменты и работай, никто с тобой возиться не будет. Мне, конечно, самое сложное не давали поначалу, и офицеров старались к старшим лекарям отправлять, но когда выбор между младшим лекарем со свежим дипломом или никем, сама понимаешь... — Она глянула на часы и вскочила. — Слушай, побудь одна немного, я проверю больных. Скоро ночная сиделка придет, мне обход сделать надо.
Она зашла за первую занавеску, повозилась там, потом за вторую. Из-за третьей вернулась, качая головой и бормоча под нос, что плохо заживает, неправильно. У Секирд она была недолго и кивнула мне, что все хорошо. Отодвинув последнюю занавесь она шагнула внутрь, и я услышала ее растерянный голос: