Постепенно комочки хлеба нашли свой путь и осели в желудке тяжким грузом. Тошнотворное бурчание в животе прекратилось. Я открыла глаза и увидела склонившееся надо мной в нескольких дюймах встревоженное лицо Джейми Фрэзера.
— Ик! — Я вздрогнула и икнула.
— Все в порядке? — спросил он. Кивнув, я медленно попыталась привстать, а он, обняв меня за плечи, помогал. Потом, усевшись рядом на край жесткой гостиничной постели, нежно притянул меня к себе и погладил по спутавшимся во сне волосам. — Бедняжка! — произнес он. — Может, дать тебе капельку винца? У меня в седельной сумке есть фляга рейнвейна.
— Нет. Нет, спасибо. — Я слегка содрогнулась — казалось, при одном упоминании о рейнвейне в нос ударил густой специфический запах — и выпрямилась в постели. — Через минуту буду в порядке, — с вымученной веселостью уверила я его. — Не волнуйся, это вполне нормально, если беременную тошнит по утрам.
Не сводя с меня встревоженных глаз, Джейми поднялся и пошел взять свою одежду со стула, стоявшего у окна. В феврале во Франции бывает чертовски холодно. Пузырчатые стекла окон были затянуты толстым слоем инея.
Он был совершенно голый, от холода на спине и плечах появились мурашки, золотисто-рыжие волоски на руках стали торчком. Впрочем, к холоду он был привычен, не дрожал, натягивая чулки и рубашку. Затем вдруг перестал одеваться, подошел к постели и обнял меня.
— Давай ложись, — сказал он. — Я прикажу горничной развести огонь. Ты поела, может, теперь отдохнешь? Как, не тошнит больше?
Я не слишком уверенно кивнула в ответ.
— Нет, ничего. — Я бросила взгляд на постель: белье, что обычно для постоялых дворов, было не слишком чистое. И все же серебро в кошельке Джейми обеспечило нам лучшую в доме комнату, где узкий матрац был набит настоящим гусиным пером, а не какой-нибудь там соломой или шерстью. — Впрочем, прилягу, пожалуй, — пробормотала я, подняла ноги с ледяного пола и сунула их под одеяла, где еще сохранилось тепло. Желудок, похоже, успокоился настолько, что можно было позволить себе и глоток воды, и я плеснула немного в чашку из треснутого гостиничного кувшина, стоявшего у постели.
— Ты что это расхаживаешь босиком? — спросила я Джейми, медленно потягивая воду. — Тут, должно быть, пауков полно.
Застегивая килт[10] на талии, Джейми покачал головой.
— Да нет… — протянул он и кивком указал на стол. — Тут только крысы. За хлебом приходили.
Взглянув на пол, я увидела безжизненное серое тельце на морде блестела капелька крови. Меня тут же вывернуло наизнанку, еще слава Богу, что не на постель.
— Ничего, все в порядке, — немного отдышавшись, произнесла я. — Тут особенно и рвать было нечем.
— Прополощи рот, Саксоночка, но только, ради Бога, не глотай. — Джейми протянул мне чашку и вытер рот краем полотенца, словно маленькому беспомощному ребенку. Затем приподнял и бережно уложил головой на подушки. Склонился, с тревогой всмотрелся мне в лицо.
— Пожалуй, будет лучше, если я останусь, — сказал он. — Пошлю записку…
— Нет, нет, я в порядке, — поспешила уверить я его. И не слишком погрешила против истины. Рвота мучила меня лишь по утрам, весь остальной день проходил относительно спокойно. И чувствовала я себя вполне прилично, если не считать кисловатого привкуса во рту и легкого покалывания в нижней части живота. Я отбросила одеяла и демонстративно встала:
— Видишь? Я чувствую себя просто превосходно. А ты поезжай. Неудобно заставлять кузена ждать.
Я действительно чувствовала себя гораздо лучше, несмотря на сквозняк, тянувший из-под двери и проникавший под складки моей ночной сорочки. Джейми все еще колебался: ему не хотелось оставлять меня. Тогда я подошла к нему и крепко обняла, отчасти для того, чтоб успокоить, отчасти — чтоб ощутить восхитительное тепло, исходившее от его тела.
— Б-р-р, — сказала я. — Как это ты умудряешься оставаться горячим, точно булочка, в одной лишь юбке?
— На мне еще и рубашка, — заметил он и улыбнулся, глядя на меня сверху вниз.
Так мы стояли, прижавшись друг к другу и наслаждаясь теплом. В коридоре слышалось шарканье веника, горничная приближалась к нашей двери.
Джейми слегка вздрогнул и прижался ко мне еще плотней. Путешествовать зимой трудно, на то, чтобы добраться от аббатства Святой Анны де Бопре до Гавра потребовалась целая неделя. В постоялые дворы мы попадали поздно вечером, промокшие, грязные и дрожащие от холода и усталости, по утрам меня тошнило, а потому мы практически не прикасались друг к другу со времени последней ночи, проведенной в аббатстве.
— Идешь со мной в постель? — тихо спросила я.
Он колебался. Сила его желания была очевидна, я ощущала это сквозь ткань килта, но он так и не обнял меня.
— Гм… — нерешительно буркнул он.
— Ты ведь хочешь, верно? — спросила я и просунула холодную руку под килт, чтоб убедиться.
— О!.. Э-э… да… Да, хочу. — Рука получила бесспорное доказательство. Он тихо застонал, рука скользнула чуть ниже, между ног. — О, Боже… Не надо, Саксоночка. Иначе я от тебя никогда не оторвусь.
Он крепко обхватил меня длинными руками, а я вжалась лицом в складки его белоснежной рубахи, слабо пахнущей крахмалом, который брат Альфонс из аббатства использовал при стирке.
— А зачем отрываться? — пробормотала я. — У тебя же есть еще чуточку времени, правда? До доков совсем недалеко…
— Да дело не в том, — ответил он, поглаживая меня по растрепанным волосам.
— Я что, слишком толстая? — На деле живот у меня оставался таким же плоским, как и прежде, я была даже худее из-за тошноты.
— Нет, — сказал он, улыбаясь. — Больно уж много ты говоришь. — Он поцеловал меня, потом сел и притянул к себе на колени. Я легла и обняла его. — Нет, Клэр! — воспротивился он, когда я начала расстегивать килт.
Я удивленно взглянула на него:
— Почему нет?
— Ну, из-за… — Он слегка покраснел. — Из-за ребенка… Не хочу повредить ему.
Я рассмеялась:
— Джейми, ты не повредишь! Он же не больше, чем кончик моего пальца! — Для наглядности я выставила палец и медленно провела им по пухлой, четко очерченной губе Джейми. Он перехватил мою руку, наклонился и крепко и быстро поцеловал.
— Ты уверена? Я хочу сказать… Я все время думаю, ему не понравится, если кто-то будет его толкать…
— Да он и не заметит, — уверила я его и снова занялась пряжкой на поясе.
— Ну, ладно. Раз ты так считаешь…
В дверь властно постучали, она отворилась, и вошла служанка с охапкой поленьев, расталкивая ими створки. Судя по царапинам на панели и на полу, то был обычный для нее способ проникать в комнату.
— Bonjour, месье, мадам, — буркнула она, коротко кивнув в сторону постели, и шмыгнула к камину. Да, ее поведение было красноречивее всяких слов. Нр я уже привыкла к безразличию, с которым слуги постоялых дворов относятся к постояльцам, даже в дезабилье, и, буркнув в ответ: «Bonjour, мадемуазель», не стала обращать на нее особого внимания, лишь оставила пряжку Джейми в покое и, скользнув под одеяло, натянула его повыше, чтоб не было видно раскрасневшихся щек.
Обладавший еще большим, чем я, хладнокровием, Джейми положил на колени валик, вынутый из-под подушки, уперся в него локтями, опустил на ладони подбородок и завел со служанкой светский разговор, нахваливая кухню.
— А откуда получаете вино, мадемуазель? — вежливо осведомился он.
— Когда как. — Ловко набрасывая растопку на более крупные поленья, она пожала плечами. — Там, где дешевле. — Круглощекое лицо женщины слегка сморщилось, когда она искоса взглянула на Джейми.
— Ну, это я понял, — сказал он и усмехнулся. Она ответила коротким смешком. — Держу пари, что смогу достать почти по той же цене, только вдвое лучше. Скажи своей хозяйке, — предложил он.
Она скептически приподняла бровь.
— И какова же будет цена, месье?
Он ответил ей типично гэльским жестом, обозначавшим отрицание.
— Пока еще точно не знаю, мадемуазель. Просто собираюсь повидаться с одним земляком, он торгует вином. Могу потолковать с ним — может, он захочет заключить с вами сделку. Почему бы нет?