Мокша смотрит на Митяя с нетерпеливым восторгом, как на полубога, как на своего кумира. Разумеется, вслух он никогда ему об этом не скажет. Но надо ли об этом говорить?
– Расскажи еще раз! – умоляет он. – Ну я тебя прошу!
– Да сколько раз можно! Я, понимаешь, осиное гнездо отыскал, завернул его в три лопуха и в сумку сунул. Хотел подшутить кое над кем.
– Над Мещерей Губастым за то, что он тебе в сапог муравьев насыпал? – в восторге восклицает Мокша. Он никогда не устанет это слушать.
– Ну да, над Мещерей. А лопухи, видать, неплотно прилегали. Осы вылезли и давай Ширяя в самое брюхо жалить, под потник… – Митяй оглядывается на вороного жеребца. Тот перестает пастись и зубами начинает чесать себе бок. Потом снова утыкается в траву.
– А дальше! Дальше! – едва не стонет Мокша.
– Ширяй взбесился от боли и понес. Я туда-сюда! – не могу его остановить. Ты ж знаешь, какой он горячий – не удержишь. А осы-то все новые из гнезда выползают и туда же лезут – под брюхо! Ширяй крылья сложил и к земле. Разогнались мы так, что в ушах свистит. Я понимаю: все, конец, разобьемся оба. Прижался к нему, за шею его обхватил, шепчу ему: «Не бойся!» А он крылья приподнял, сложил и меня ими точно обнял.
Глаза у Мокши Гая расширяются. Восторг в них сражается с недоверием. Митяй не может врать.
– И не разбились?
– А что? Я похож на мертвеца?
Митяй протягивает к Мокше свои руки. Сжимает и разжимает пальцы. Руки живые, тут сомнений нет. По указательному пальцу ползет золотая пчела. Митяй смеется и стряхивает ее в траву.
– Мы врезались в землю, как в квашню. Она стала мягкая, понимаешь? Не залипли, а пронизали ее насквозь! А там все какое-то другое… Вялое, душное, а запах, как в старом погребе.
Мокша Гай с тревогой смотрит под ноги, на траву. Думает. Пытается выстроить картину. Ну что земля-то плоская – это не новость, это всякий малец мокроштанный знает. А теперь оказывается, она еще и тонкая. Ему приходит в голову, что если прокопать землю насквозь, то можно выскочить туда, где побывал на пеге Митяй.
– А как же слоны и кит? На посольском подворье болтали, что земля стоит на ките и слонах! Я сам слышал, когда мед продавал! – говорит он неуверенно.
– Я ничего не видел, – отвечает Митяй.
– Ты внимательно смотрел? – допытывается Мокша.
– А ты думаешь, их можно было не заметить?
Мокша кивает. Действительно, если бы кит существовал, Митяй бы его заметил. Митяй, он зоркий! Может разглядеть даже цвет клюва у пролетающей птицы или пятнышко у нее на груди.
– Ты попал в мир мертвых! – важно сообщает Мокша, пытаясь представить себе дряблый мир.
Митяй переворачивается на живот и травинкой дразнит свою пчелу.
– Не знаю. Мертвых я там не видел, хотя смотрел во все глаза. Впереди клубится что-то такое, вроде тумана над трясиной. А в тумане – черная нора. Ширяй сразу к норе устремился. И не боялся совсем, понимаешь? А ведь он и от куста порой шарахается!
Мокша вцепляется Митяю в рукав.
– Ты его не останавливал? Нет?
– Куда там останавливать? Ему и без меня тяжело лететь было. Там такое все… провисшее. Я в гриву вцепился, не отпускал. Повода лишний раз и не касался – опасался, вообще оттуда не вырвемся. Ширяй разогнался и в нору.
Митяй замолкает. Мокша не находит себе места. Бегает вокруг, заглядывает ему в лицо. Митяй молчит, качая на травинке свою пчелу. Он может играть с ней часами. Говорят, она прилетает на его голос, хотя поверить в это невозможно. Пчелы – они сами по себе.
– А в норе? В норе, что?
– А в норе не пойми чего, – морщится Митяй. – Я думал: тронусь. Папаню своего покойника видел, как ему крымчаки ножами ремни из спины режут. Папаня кричит, чтобы я с лошади соскочил да к нему бежал на подмогу. Стал я ногу из стремени выпутывать, а Ширяй меня крылом по лицу… Смотрю я: папани нет и в помине, а где он стоял, только кучи серые ворочаются.
Голос у Митяя еще не устоялся. Он чуть подрагивает и выдает высокие ноты, хотя Митяй и старается говорить хрипло. Мокша бросается животом на траву и переворачивается на бок, чтобы только заглянуть ему в лицо.
– Не врешь? Правда, не врешь? – стонет он.
– Смотрю: нора заканчивается, а впереди что-то светлеет. Ширяй крыльями плеснул, и вдруг ветерок прохладный в лицо, а кругом сосны! Прям как наша земля, но птиц не слышно, и солнца нет. И все такое новое: и деревья, и кусты, и небо! Словно по ярмарке ходишь и смотришь вещи, которых никто, кроме мастера, который их сработал, прежде в руках не держал!