— Разве когда-нибудь раньше умуарцы спрашивали разрешения у жреца Улу, прежде чем начать войну? — сказал он. — Мне отец ничего подобного не говорил. Служитель бога — не царь. Его дело — совершать обряды и жертвоприношения. Я долгие годы присматривался к Эзеулу. Этот человек — честолюбец. Он хочет быть царем, жрецом, прорицателем — всем. Говорят, таким же был и его отец. Но Умуаро дало ему понять, что народу игбо цари неведомы.
У бога Улу нет причины обижаться на нас. Он по-прежнему остается нашим покровителем, хотя мы больше и не боимся ночных набегов воинов Абама. Но лопни мои глаза, если я позволю его жрецу сделаться нашим властелином. Отец рассказывал мне много всего, но он не говорил, что Эзеулу — царь Умуаро. Кто он вообще такой? Разве для того, чтобы попасть к себе во двор, кто-нибудь из нас должен проходить через его ворота? Если бы умуарцы решили обзавестись царем, мы знаем, откуда бы он был родом. С каких это пор Умуачала стала главной среди шести деревень? Всем нам хорошо известно, что из-за соперничества друг с другом большие деревни сделали жрецом жителя самой захудалой деревушки. Мы будем воевать, чтобы отстоять нашу землю и отомстить окперийцам, облившим нас презрением. И не будем слушать никого, кто пытается запугать нас именем Улу. Если человек говорит «да», его чи тоже говорит «да». Все мы слышали, как поступили жители Анинты со своим богом, когда он перестал оправдывать их надежды. Разве не отнесли они его к границе своих владений и не сожгли там на глазах у соседей? Я приветствую вас.
Война продолжалась с одного дня афо до следующего. В первый день войны умуарцы убили двух окперийцев. Следующий день был нкво, так что боевых действий не велось. Зато в последующие два дня, эке и ойе, бои приобрели ожесточенный характер. Умуарцы убили четырех воинов Окпери, а окперийцы убили троих воинов Умуаро, причем одним из убитых был Окойе, брат Акукалии. А на следующий день, афо, войне был неожиданно положен конец. Белый человек, Уинтабота, привел в Умуаро солдат и прекратил войну. В Умуаро помнили и поныне с ужасом рассказывали историю о расправе, которую учинили эти солдаты в Абаме, и поэтому умуарцы без сопротивления сложили оружие. Хотя они и не получили еще полного удовлетворения, они могли теперь, не стыдясь, сказать, что отомстили за Акукалию и положили ему в изголовье троих убитых. А то, что война кончилась, было, пожалуй, даже к лучшему. Гибель Акукалии и его брата в ходе одной и той же распри доказывала, что это дело рук Эквенсу.
Белый человек не удовольствовался тем, что прекратил войну. Он собрал все ружья, какие были в Умуаро, и приказал солдатам публично сломать их, за исключением трех-четырех, которые он унес с собой. После этого он разобрал тяжбу между Умуаро и Окпери и присудил спорную землю окперийцам.
Глава третья
Капитан Т. К. Уинтерботтом вышел на веранду своего бунгало на вершине Правительственной горки полюбоваться буйством первого в году дождя. За последнюю пару месяцев жара все усиливалась и стала нестерпимой. Трава давно уже была выжжена солнцем, а листья наиболее выносливых деревьев приобрели красновато-бурые тона голой земли. Лишь по утрам зной слабел, давая передышку часа на два, но потом все вокруг превращалось в раскаленное пекло, и по голове и шее ручейками стекал пот. Особенно выводил из себя ручеек, щекотно струившийся за ухом, словно там все время ползала муха. Еще один краткий миг облегчения наступал на закате, когда веял прохладный ветерок. Однако этот коварный свежий ветерок представлял собой грозную опасность Африки: он соблазнял неосторожного европейца подставить его дуновению не покрытое одеждой тело и запечатлевал на нем поцелуй смерти.
Капитан Уинтерботтом не знал полноценного сна с того декабрьского дня, когда внезапно перестал дуть сухой, прохладный харматтан, а сейчас была уже середина февраля. Он побледнел и осунулся, а ноги его, несмотря на жару, часто зябли. Каждое утро после ванны (он предпочел бы принимать холодную ванну, но должен был, чтобы остаться в живых, принимать горячую, ибо Африка не щадит людей, делающих то, что хочется, а не то, что должно) он смотрелся в зеркало и видел, что его десны все больше белеют. Похоже, надвигался новый приступ лихорадки. По ночам приходилось забираться под противомоскитную сетку, отгораживавшую от всякого движения воздуха снаружи. Под ней было нестерпимо душно. Простыни намокали, голова образовывала в подушке влажное углубление. С вечера он ненадолго забывался беспокойным сном, а потом всю ночь лежал не смыкая глаз, ворочаясь с боку на бок, прислушиваясь к отдаленному бою барабанов. Интересно, что это, спрашивал он себя: то ли какие-то жуткие обряды совершаются в лесах под покровом ночи, то ли бьется сердце африканской тьмы? Однажды во время такого ночного бдения он вдруг с ужасом понял, что, где бы ни проводил он бессонную ночь в Нигерии, бой барабанов доносился все с тем же постоянством и с одинаково далекого расстояния. Может быть, это пульсировала кровь в его воспаленном жарой мозгу?