— Не принимайте все это так близко к сердцу, сэр. Когда же и поартачиться, как не в молодые годы?
— Пусть заведет себе собственный дом и хоть на голове ходит, а здесь еще я хозяин. Меня-то он ни во что не ставит, но зачем обижать почетного гостя?
— Пустяки, сэр. Я здесь не гость. Я у вас, как у себя дома, ведь вы мне все равно что отец. Если мы и добиваемся чего-нибудь там, в столице, то только благодаря поддержке таких людей, как вы. А эти молокососы, которые несут всякую чушь обо мне, — разве они что-нибудь смыслят? Прослышали, будто Нанга прикарманил десять процентов комиссионных, и ну драть глотку. Им и невдомек, что все комиссионные идут в партийный фонд.
Я немного приспустил флаг, или, вернее сказать, газету.
— Ну да, — подхватил отец, стараясь показать, будто он в курсе дела, однако по выражению его лица было видно, что он ничего не понял. Похоже, слова Нанги поставили его в тупик, но он, должно быть, решил, что председателю местной организации ПНС полагается разбираться в делах своей партии, и ничего не спросил.
— Надо полагать, ваш новый дом тоже предназначен для нужд партий? — сказал я, откладывая газету.
— Господин министр разговаривает не с тобой, — оборвал меня отец.
— Конечно. О чем ему со мной говорить? Он ведь знает, что я все знаю. Автобусы, например, он купил, чтобы перевозить членов партии, а таможенные пошлины…
— Заткнись! — крикнул отец.
— Пусть говорит, сэр! Когда он выложит все свои глупости, я попытаюсь ему кое-что объяснить.
Я хотел было сказать ему, чтобы он оставил свои объяснения при себе, но решил промолчать.
— Вы кончили, господин патриот? — спросил Нанга. — Так вот, тот, кто не знает, чего он не знает, — тот просто дурак.
— Не обращайте на него внимания, господин министр. Сами видите, никакого сладу с ним нет. С таким сыночком мне, старику, долго не протянуть. Пойдемте лучше в дом.
И отец увел Нангу в темную и мрачную гостиную нашего каменного дома. Когда-то этот дом считался самым красивым и современным во всем селении. Теперь же, если речь заходила о наиболее приметных домах в округе, никто не вспоминал дом Хезекиа Самалу. Он уже казался старомодным — главным образом из-за высокой двускатной крыши, на которую ушло столько железа, что хватило бы на две кровли. К тому же не мешало бы заменить деревянные жалюзи на узких окнах обыкновенными стеклами, чтобы в комнатах было не так темно. Скорее всего, этим суждено было заняться мне.
Я остался в светлой, залитой солнцем пристройке, наслаждаясь своей победой и радуясь, что вынудил противника отступить под мрачные своды.
Через полчаса отец вышел на порог и позвал меня.
— Да, сэр? — почтительно отозвался я, не проявляя, однако, ни малейшего намерения сдвинуться с места.
— Поди сюда, — сказал он.
Я не спеша поднялся и направился в дом. На круглом столике посреди гостиной стоял поднос с двумя бутылками — виски и содовой. Стакан Нанги был почти не тронут, стакан отца, как всегда, пуст.
— Садись, — сказал отец, — мы тебя не съедим.
Его игривый тон заставил меня насторожиться. Я сел, демонстративно игнорируя Нангу. Отец перешел прямо к делу.
— Сумасшедший может бегать по улицам голый — он сраму не имет, но горе и позор его родным! Я был вынужден просить за тебя прощения у мистера Нанги. Ты пришел к нему за помощью, жил под его крышей, ел его хлеб, а потом плюнул ему в лицо. Как ты мог… Не смей меня перебивать! Ты все скрыл от меня. Ты публично оскорбил его, ушел из его дома и стал плести против него интриги… Молчи! Теперь меня не удивляет, что ты явился сюда и не сказал мне ни слова. Ты никогда мне ничего не говоришь. Да и зачем? Ведь я же ничего не понимаю! Ведь я уже отжил свой век!.. Молчи, не перебивай! И вот, несмотря на твое безобразное поведение, мистер Нанга продолжал хлопотать за тебя и сам приехал сказать, что тебе дали стипендию. Я просто дивлюсь его доброте. Нет, я бы не мог так поступить. И это еще не все — ты получишь двести пятьдесят фунтов, если подпишешь эту бумагу. — Он протянул мне какой-то листок.
— Простите, если я перебью вас, сэр, — сказал Нанга. — Я бы не хотел, чтобы Одили меня неправильно понял. — Он круто повернулся ко мне. — Я тебя не боюсь. Любому ослу ясно, что ты провалишься с треском. Сам опозоришься и залог потеряешь. Я даю тебе деньги только потому, что хочу баллотироваться один, без соперников: мои многолетние заслуги перед пародом дают мне на это право. Пусть те, кто поливает меня грязью, видят, что народ за меня. Поэтому и только поэтому я даю тебе деньги, хотя не мешало бы хорошенько проучить тебя, чтобы в следующий раз при одном только слове «выборы» ты бросался бежать без оглядки. Я знаю, что твои легкомысленные друзья снабдили тебя деньгами. Если у тебя осталась капля здравого смысла, сбереги эти деньги, ты сможешь дать образование детям твоего отца или сделать хоть что-нибудь путное…