Тем временем премьер-министр сформировал кабинет, куда вошли все прежние министры, в том числе и Нанга, и выступил но радио с речью, в которой заявил, что намерен навести порядок в стране, раз и навсегда покончив с бесчинствами и бандитизмом. Он заверил иностранных предпринимателей, что их капиталовложения находятся в полной безопасности и что его правительство остается непоколебимым, «как гибралтарская скала», в своем намерении проводить политику «открытых дверей». «Положение в стране никогда еще не было столь устойчивым, — заявил он, — а национальное единство столь прочным». Он ввел в сенат вдову Коко и сделал ее министром по делам эмансипации женщин, рассчитывая таким образом утихомирить мощную гильдию столичных торговок, которая в последнее время все громче выражала свое недовольство…
Незадолго до того, как я выписался из больницы, меня пришла навестить Эдна. Мы долго глядели друг на друга, не говоря ни слова. Как я мог объяснить ей свое письмо, в котором упрекал ее в невежестве и вообще был ужасно груб? Но недаром говорят, что нападение — лучшее средство защиты. Я решил сразу же перейти в наступление.
— Поздравляю, теперь я уже никогда не буду оспаривать место Нанги в парламенте, — сказал я, натянуто улыбаясь.
Она ничего не ответила и продолжала молча смотреть па меня, но перед этим взглядом не устояло бы и каменное сердце.
— Простите меня, Эдна, — вырвалось у меня, — я вел себя как скотина… Я никогда не забуду, что вы, только вы одна, пришли мне на помощь. — У меня защипало в глазах, и, взглянув на нее, я увидел, что мои невыплаканные слезы катятся у нее по щекам. — Не плачьте, — сказал я. — Эдна, любимая, не плачь. Иди сюда.
Она подошла и села ко мне на кровать.
— Эдна, — забормотал я, — не знаю, как мне тебе объяснить… Я такая скотина… Это письмо… Я был так несчастен… Ты не можешь себе представить, как я страдал… Сможешь ли ты простить меня когда-нибудь?
— Простить? За что? Все, что вы написали, — правда.
— Не говори так, Эдна, прошу тебя. Я знаю, что я тебя обидел, но я не хотел… поверь мне. Я был в таком отчаянии, и я боялся, что ты… что ты выйдешь замуж за этого идиота. Только поэтому… клянусь тебе. — Я хотел было, как требовал обычай, для подтверждения клятвы приложить палец к губам и указать на небо, но моя правая рука была еще в гипсе, и мне пришлось проделать это левой рукой, что, вероятно, выглядело очень смешно.
— Выйду за него замуж? По правде говоря, я никогда не хотела выходить за него… Все девочки в колледже смеялись надо мной… Но отец… Конечно, я не бог весть какая ученая, но все же…
— Эдна, не надо!
— …но все же, слава богу, я лучше, чем некоторые, будь они хоть тысячу раз министрами. Он просто невежда и хам. А то, что ты пишешь про ревность его жены…
— Подожди минутку, — прервал я ее, вдруг осененный догадкой. — О каком письме ты говоришь, о первом или о втором?
— О втором? А разве их было два?
— Ну да. После того, как я приходил к тебе… — Держись! Не сдавай позиций! — приказал я себе. — В тот раз, когда ты так обошлась со мной, я послал тебе письмо. Ты не получила его?
— Нет. После того, как ты приходил ко мне? Значит, начальник почты отдал ему и твое письмо.
— Начальник почты? При чем тут начальник почты?
— Ты разве не знаешь? Они с начальником почты друзья-приятели, и все мои письма поступали к нему.
— Не может быть! Какой негодяй!
— Ты только представь себе! Меня просто бог спас от этого человека.
— Бог и Одили.
— Да, и Одили… А что там было?…
— Где? Ах, в моем письме… Да так, ничего особенного.
— Нет, расскажи.
— Когда-нибудь потом. Давай больше не вспоминать про это, поговорим о чем-нибудь другом, о нашем будущем.
Я помолчал, стараясь привыкнуть к мысли о свалившемся на меня неслыханном счастье, а потом шутливо заметил:
— И надо же, чтобы сам господин министр интересовался любовными письмами какой-то девчушки.