Младшая жена Эзеулу рассматривала свои волосы, зажав зеркало между колен. Ну, конечно, она-то сделала Акуэке прическу получше, чем та ей. Но черными узорами ули и бледно-желтыми линиями огалу, украшавшими ее тело, она осталась вполне довольна. Если бы все было как в прежние годы, она пришла бы на базарную площадь одной из первых и веселилась бы с легким сердцем. Но в этом году на сердце у нее была такая тяжесть, что, казалось, ноги идти отказываются. Она должна будет молиться об очищении ее хижины, оскверненной Одаче. Сегодня она уже не одна из многих женщин Умуаро — участниц всеобщей церемонии. Сегодня у нее особенная нужда в очищении от грехов. Это тягостное сознание даже немного портило давно предвкушаемое удовольствие надеть новые браслеты из слоновой кости, которые навлекли на нее столько зависти и злобы со стороны Матефи, другой жены ее мужа.
Угойе все еще полировала свои браслеты, когда Матефи отправилась на базарную площадь. Перед уходом она крикнула с середины двора:
— Мать Обиагели собралась?
— Нет. Мы придем следом. Не жди.
Когда Угойе была полностью готова, она прошла за свою хижину, где специально посадила после первого дождя тыкву, срезала четыре листа, связала их банановым жгутом и вернулась обратно. Положив листья на скамеечку, она подошла к бамбуковой полке и заглянула в горшки с похлебкой и фуфу, которые оставила на обед Обиагели и Нвафо.
Остановившаяся у порога Акуэке заглянула в хижину Угойе.
— Ты все еще не собралась? Что это ты суетишься, как наседка, которая никак на гнездо не сядет? — спросила она. — Если мы будем так мешкать, нам даже встать-то на базарной площади будет негде. — С этими словами она зашла в хижину, держа в руке свой собственный пучок тыквенных листьев. Они выразили восхищение одеянием друг друга, и Акуэке еще раз полюбовалась браслетами Угойе.
Когда они собрались уходить, Акуэке спросила:
— На что Матефи злится все утро, как ты думаешь?
— Это я у тебя должна спросить: она как-никак супруга твоего отца.
— Лицо у нее раздулось, ну прямо ступа! Спросила она у тебя, готова ли ты идти?
— Спросила, но только так, для виду.
— Немало я повидала на своем веку дурных людей, — сказала Акуэке, — но хуже ее не встречала никого. Она просто пышет злобой. С тех пор как отец попросил ее приготовить позавчера угощение для моего мужа и его родственников, брюхо ее полно желчи.
По обычным дням нкво голос базара далеко разносился во все стороны, словно шум приближающейся бури. Сегодня базарная площадь гудела так, будто над ней вились все пчелы мира. А люди продолжали прибывать, вливаясь на площадь со всех дорог Умуаро. Как только Угойе с Акуэке вышли со своей усадьбы, их подхватил один из таких людских потоков. Каждая женщина из Умуаро несла в правой руке пучок тыквенных листьев; если женщина шла без пучка листьев, это была наверняка чужая, жительница одной из соседних с Умуаро деревень, явившаяся посмотреть волнующее зрелище. Чем ближе подходили они к Нкво, тем громче и громче звучал голос базарной площади, заглушая голоса собеседниц.
Они пришли как раз вовремя, чтобы своими глазами увидеть появление на площади пятерых жен Нваки — картину, вызвавшую большое оживление среди собравшихся. У каждой из них были на ногах не браслеты, а целые сооружения из слоновой кости — от лодыжки почти до колена. Поэтому они ступали тяжело и неторопливо — ни дать ни взять маски Иджеле, идущие грузным ритуальным шагом, медленно поднимая и опуская каждую ногу. Вдобавок ко всему они были разряжены в многоцветные бархатные ткани. Слоновая кость и бархат не были умуарцам в новинку, но чтобы такими богатствами владела одна семья — этого они еще не видели.
Обика, его дружок Офоэду и еще трое молодых людей из Умуагу сидели под деревом огбу на жестком настиле, который был образован переплетающимися корнями. Посередине их кружка стояли два черных кувшина с пальмовым вином. Опорожненный кувшин валялся на боку чуть поодаль. Один парень был уже навеселе, но Обика и Офоэду имели совершенно трезвый вид.
— А правда, Обика, — спросил один из бражников, — что твоя невеста больше не вернулась к тебе после первого визита?
— Да, приятель, — ответил Обика беспечным тоном. — У меня всегда все получается не как у людей. Если я пью воду, она застревает у меня в зубах!
— Не слушай его, — сказал Офоэду. — У нее заболела мать, и ее отец попросил разрешения, чтобы она пока осталась ухаживать за матерью.
— Угу, я так и думал, что мне всё наврали. Какая же молодая девушка не захотела бы стать женой такого красавца, как Обика?
— Э, приятель, много ты знаешь, — вставил тот, кто был навеселе. — Может, ей женилка его показалась маловата.
— Она еще не видала, — сказал Обика.
— Как же, не видала! Рассказывай это маленьким детям!
Вскоре послышался барабанный бой — это рокотал большой иколо. Он назвал шесть деревень Умуаро в порядке их старшинства: Умуннеора, Умуагу, Умуэзеани, Умуогвугву, Умуисиузо и Умуачала. По мере того как он называл каждую деревню, базарная площадь оглашалась громкими кликами. Потом он назвал деревни в обратном порядке, начиная с самой младшей. Люди стали торопливо допивать вино, так как уже скоро должен был появиться верховный жрец.
Теперь иколо бил беспрестанно. Время от времени он называл имена знатных людей Умуаро, таких как Нвака, Нвосизи, Игбонеме и Удуэзуе. Но по большей части он выбивал на своем языке названия шести деревень и их богов. Наконец он принялся приветствовать Улу, бога всего Умуаро.
Обиозо Эзиколо был уже старик, но в искусстве игры на этом царе всех барабанов он по-прежнему не знал себе равных. Много лет назад, когда он был еще совсем молод, шесть деревень порешили присвоить ему титул озо за его великое искусство барабанщика, столь сильно волновавшее сердца его сородичей в дни войны. Теперь же оставалось лишь диву даваться, откуда он берет в своем преклонном возрасте силу барабанить с таким неистовством. Только взобраться на иколо — и то было настоящим подвигом даже для человека вдвое моложе его. Те, кто находился поближе, окружили барабан и с восхищением смотрели вверх на старика-барабанщика. Какой-то мужчина, как видно его хороший знакомый, выкрикнул ему слова приветствия. Тот откликнулся: «Под знакомую музыку и старуха спляшет!» В толпе рассмеялись.
Иколо был сделан в незапамятные времена из гигантского дерева ироко прямо там, где его повалили. Иколо был так же стар, как сам Улу, по чьему приказу срубили это дерево и выдолбили его ствол, чтобы получился барабан. С тех пор иколо находился все на том же месте и в зной, и в дождь. Его украшали вырезанные по бокам фигуры людей и питонов, а с одной стороны в дереве были вырублены ступеньки; без них барабанщик не смог бы взобраться наверх, чтобы бить в барабан. Когда иколо говорил голосом войны, его украшали черепами, добытыми в прошлых войнах. Но сейчас он пел о мире.
Из святилища Улу донеслись три удара огене. Иколо отозвался на эти звуки и рассыпался в нескончаемых похвалах божеству. Одновременно с этим посланцы Эзеулу принялись расчищать центр базарной площади. Хотя каждый из них был вооружен пальмовой ветвью, которой орудовал как хлыстом, дело это оказалось нелегким. Толпа была возбуждена, и посланцам пришлось применить силу, чтобы освободить небольшое пространство посередине базарной площади. С этой центральной позиции они, неистово размахивая своими хлыстами, начали оттеснять людей к краям, пока зрители не образовали плотный широкий круг. Больше всего хлопот доставляли женщины со своими тыквенными листьями, потому что все они старались занять место впереди. Мужчинам незачем было протискиваться вперед, и они поэтому составляли наружную часть людского кольца.