Глава 42
Я лежала и смотрела на тлеющие угли в очаге спальни Гюнтера. Сам он крепко спал рядом со мной, исторгая из широкой груди могучий храп. Такое для меня тоже было в новинку: за все время служения Наамах я ни разу не разделяла с гостем сон. Насытившись, Гюнтер уснул мгновенно, по-хозяйски закинув на меня руку, и не пробудился, когда я осторожно ее убрала. Я взяла это на заметку, как и то, что на двери спальни не было замка, поскольку отмеченные обстоятельства открывали мне возможность выскользнуть, не разбудив хозяина.
Судя по всему, Гюнтер не ждал от меня попытки сбежать. И правильно не ждал, потому что я боялась жалящего снега и долгого леденящего путешествия не меньше, а то и больше почти неизбежной последующей поимки… но в его презрительном доверии мне чудилась какая-то польза. И я осознала эту пользу, пока лежала без сна, позволяя мыслям прокладывать тропы между прошлым и будущим.
Увы, выбранный в итоге путь мне нравился не очень, даже совсем не нравился, и перспектива успеха моего замысла ужасала меня не меньше, а то и больше возможной неудачи.
Но все равно попытаться стоило – под лежачий камень вода не течет.
К сожалению, придумать оказалось легче, чем осуществить. Утром я, подавая Гюнтеру завтрак, ухаживала за ним с ненавязчивой грациозностью, отличительной чертой воспитанников Дома Кактуса. Мое изысканное обхождение доставило ему видимое удовольствие, и я понадеялась, что он в настроении проявить великодушие, но когда спросила разрешения повидаться с Жосленом, получила отказ.
– Нет, этот щенок пока не отбесился. Пусть еще малость помаринуется на псарне. Я не протяну ему руку, пока он не научится есть с нее, не откусывая пальцы, – ухмыльнулся хозяин. – Пусть наберется ума у своих новых друзей, небось, с такими зверюгами ангелийским лордикам не часто доводится компанию водить, а?
«Бедный Жослен», – подумала я, и в тот день больше о нем даже не заикалась. Гюнтер же погладил меня по голове и вышел из большого зала, чтобы заняться своими обычными делами на выезде: как я позже выяснила, иногда он охотился, а иногда объезжал свои угодья, проверяя, все ли в порядке у вилланов.
Итак, мне снова ничего не поручили, но в тот день женщины поглядывали на меня с неприязнью, очевидно, считая свои повседневные обязанности гораздо изнурительнее моих. Я бы охотно поменялась местами с любой из них, но им это даже не приходило в голову, они и мысли такой не допускали. Да, Хедвиг пока отказывала Гюнтеру, но на хуторе он считался очень привлекательным мужчиной и, как я со временем узнала, драгоценным призом для любой женщины, которая умудрилась бы вырвать у него клятву верности.
Я не умела сидеть без дела и попросила дать мне перо и бумагу, решив пополнить свой скудный репертуар переводами ангелийских песен. Хуторянки мою просьбу не поняли: у скальдов нет письменности как таковой, только магическая система рун, футарк, которую, по преданию, даровал своим детям Один Всеотец, заключив в этих рунах различные добродетели. Не вижу в этой легенде ничего смешного, поскольку точно знаю, что нас, ангелийцев, научил писать Шемхазай. Да, я считаю, что у него получилось гораздо лучше, чем у Одина, но, опять же, мое суждение предвзято. В любом случае на хуторе не нашлось ни пера, ни бумаги, так что мне пришлось довольствоваться чисто вытертым столом и обугленной палочкой.
К счастью, скальдийки заинтересовались моей писаниной, и их враждебность ослабла, когда я объяснила, чем занята. Они наперебой принялись учить меня песням, которых я прежде не слышала: скальдийским песням, но не о войне, а о превратностях жизни, об урожае, ухаживаниях, любви, рождении детей и о смерти. Некоторые из них я помню до сих пор и очень жалею, что тогда у меня не было под рукой бумаги, чтобы записать все-все слова. Скальдам не хватает изощренной мелодики и богатой палитры смысловых оттенков, но они восполняют недостающее удивительно цельными и искренними образами. Не думаю, чтобы кто-нибудь из ученых людей озаботился собрать эти простые напевы о домашнем очаге.
Как бы там ни было, к вечеру мой репертуар пополнился как переведенными ангелийскими, так и местными скальдийскими песнями, и мое выступление приняли восторженно. Гюнтер качал меня на коленях и довольно улыбался; казалось, благодаря своему невеликому по ангелийским меркам певческому дару, я стала для варваров чем-то вроде счастливого талисмана.
Вторая ночь почти ничем не отличалась от первой. Удовлетворенный и утомленный Гюнтер сладко уснул, а наутро я повторила свою просьбу. Он снова отказал, и я снова смирилась, но после третьей ночи попросила о той же милости еще раз.