– Я бы никогда… – начала я.
– Знаю. – Гиацинт поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза. – Я знаю, что это все неправда, и твержу это всем, кто готов слушать. Кстати, у вас и помимо меня нашлись защитники. Каспар Тревальон и Сесиль Лаво-Перрин. А префект Кассилианского Братства особым письмом отстаивал невиновность своего ордена в твоем лице, – тсыган кивнул Жослену. – Но Парламент жаждал поскорее найти и осудить преступников. Сами понимаете, никуда не годится, если люди вдруг начнут думать, что можно вот так внаглую убить ангелийского лорда и не понести наказания.
– А Мелисанда? – спросила я, уже предвидя ответ.
Гиацинт встряхнул смоляными кудрями.
– Если она за этим и стояла, ей удалось остаться в стороне.
– Ну конечно. Роль безвинной свидетельницы она уже разыгрывала на суде над принцем Бодуэном; Мелисанда слишком хитра, чтобы пользоваться одной и той же схемой дважды. – Я рассеянно повертела в пальцах бриллиантовую подвеску и кисло добавила: – Ее прямое вмешательство выглядело бы подозрительно.
Гиацинт принялся молча убирать со стола, складывая тарелки в лохань для мытья.
– Все, что мое – твое, Федра, – наконец сказал он, вернувшись за стол и подперев руками подбородок. – Поэты и игроки вхожи повсюду и водят знакомство со всеми; через них я могу передать твою весточку кому угодно. Вот только не могу поручиться, что у них не развяжутся языки.
Я невольно посмотрела на хмурого Жослена.
– Говоришь, префект ограничился письмом? – спросил он у Гиацинта, который в ответ кивнул. Кассилианец покачал головой и неохотно сказал: – Нет, я в нем не уверен. Если он защищал невиновность ордена, а не мою… если прислал письмо, а не приехал лично… Нет. Не исключу, что префект может наслать на нас королевскую гвардию. Лучше я для ясности обойдусь без курьеров и сам наведаюсь к нему на поклон. – Жослен снова глянул на Гиацинта: – Одолжишь коня?
– Да, конечно.
– Нет. – Я прижала пальцы к вискам. – Это небезопасно и отнимет драгоценное время. Должен быть какой-то другой путь, покороче. – Внезапно меня осенило, и я подняла голову: – Гиацинт, сможешь найти кого-нибудь, способного доставить письмо Телезис де Морне?
– Да раз плюнуть, – ухмыльнулся тсыган. – Любовную записку? Послание от почитателя? Нет ничего легче. Единственное, не могу обещать, что печать по прибытии окажется целой и невредимой.
– Неважно. – Мысли приходили в голову одна за другой. – Бумага есть? Я напишу то, что действительно важно, на круитском. Если кто-то из твоих знакомых поэтов и игроков умеет читать на языке пиктов, я съем этот стол.
Покопавшись в комоде, Гиацинт принес мне бумагу, чернильницу и перо, кончик которого очинил своим острым ножом. Я быстро набросала игриво-любезную двусмысленную пустышку по-ангелийски и добавила несколько строк на круитском, расположив их так, чтобы сошли за стихи.
«Последняя ученица того,
кто мог бы стать придворным поэтом,
ждет вас в доме Принца Странников
и молит о помощи
во имя лебедушки принца,
его единственной и любимой».
Я зачитала написанное вслух, сначала на ангелийском, затем, запинаясь, на подзабытом языке пиктов.
– Круитский, – прошептал Жослен, которого я, похоже, снова удивила. – Ты и по-круитски говоришь?
– Не слишком хорошо, – призналась я, умолчав, что, не зная, как будет по-круитски лебедь, назвала Исандру де ла Курсель «птенцом длинношеей водной птицы». Но Телезис де Морне прекрасно владела этим редким языком, и именно она давным-давно сказала мне, что Делоне наверняка стал бы придворным поэтом, не помешай ему роковые обстоятельства. – Ну как, сойдет?
– Еще бы, да это куда лучше, чем просто сойдет. Нет, оставь без подписи. – Гиацинт, до того лениво покачивавшийся на стуле, выхватил у меня письмо и достал печатку, чтобы как следует запечатать его сургучом. – Сегодня народ ломанется в «Лютню и маску». К завтрашнему полудню твое послание окажется в руках у Телезис де Морне, даже если мне придется умаслить половину прохвостов из Сеней Ночи, чтобы его доставить.
В считанные секунды тсыган накинул плащ и выскочил за дверь.
– Что ж, ты была права, решив ему довериться, – тихо промолвил Жослен. – А вот я ошибался. – Я посмотрела ему в глаза через стол; кассилианец криво ухмыльнулся. – Мне хватает мужества это признать.