Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тьме преходящия, от сряща и беса полуденаго.
Шестилетний Санёк хорошо знал, что такое война, так как ребята в детском саду вели непрерывные военные действия против немецко-фашистских захватчиков. Одно было плохо: никто не хотел быть немцем, и потому приходилось строчить из пулеметов, стрелять из пушек и бомбить позиции врага на самом деле несуществующего, который будто бы хоронился в складках скатерти длинного обеденного стола.
Но однажды в группу привели двух новеньких остриженных наголо мальчиков; воспитательница сходу окрестила их Братцами-хулиганцами, хотя они, как потом выяснилось, братцами не были. Они делали все возможное, чтобы их поведение соответствовало прозвищу. “Братец” мог с самым невинным видом подойти к какому-нибудь тихому мальчику и плюнуть ему в ухо; или откусить у деревянного трактора колесо; или подраться, пока воспитательница не видит, или спрятаться под койку и вдруг с сердитым лаем схватить проходящую мимо девочку за ногу.
Братцев не раз ставили в угол — “хорошенько подумать о своем плохом поведении”, но даже отбывая наказание, они ухитрялись делать что-нибудь нехорошее: отколупывали известку, кривлялись, говорили нехорошие слова. Вот они-то и согласились стать “фашистами”, чтобы все их, как говорила воспитательница, “хулиганские действия” получили, наконец, оправдание: чего, мол, возьмешь с фашистских оккупантов — они и не такое вытворяют.
И братцы, расхаживая в обнимку по комнате, изображали из себя пьяных, нехорошо ругались, задирали девочкам платьица и с неприличными звуками валились на пол и даже будучи убитыми нашими доблестными воинами продолжали кривляться и пукать, что, говорят, любимая шутка у германцев.
И Санёк, и все ребята старались, как могли, оградить хулиганцев от праведного гнева воспитательницы, когда та вела следствие по делу об оторванной у розовой куклы голове или о краже сахара. Где еще возьмешь ребят, которые так натурально валятся с ругательствами на пол? Где найдешь таких кривляк, по которым и стрелять не жалко? Но главное, кто согласится быть врагом Советского Союза, когда фашисты разбиты и под Сталинградом и под Курском? Таких надо еще поискать.
Вдруг хулиганцы в виду залегших в углу комнаты советских войск запели известную военную песню: “В бой за Родину, в бой за Сталина” — эту песню пели красноармейцы за окном на плацу, — но “Сталина” поменяли на “Гитлера”. Наши войска не видели в такой подмене ничего особенного: всякому ясно, что если у фашистов главный Гитлер, то в бой за Сталина они, конечно, не пойдут.
Итак, братцы, изображая из себя марширующих фашистов, пели:
И при этом махали палочками, то есть саблями.
Советские войска стреляли из пулеметов (тра-та-та!), бухали из пушек (бу-ух!), на фашистские позиции заходили, расставив руки, самолеты, кидали бомбы и, делая крен, уходили на свои аэродромы, чтоб набрать новых бомб (кубиков), а фашисты как ни в чем не бывало продолжали петь.
— Чего не падаете? Вы убиты! — возмущались советские воины.
— Вот еще! — издевались немцы.
— Мы с вами играть не будем!
— А мы саблями отбиваем ваши пули! — нахально заявил один из братцев и стал вертеть своей палочкой.
— А мы саблями отбиваем ваши бомбы! — сказал другой и стал глядеть на потолок в ожидании бомбы, чтобы ее отбить.
Нет, с германцем, видимо, никак не договориться, к ним необходимо применить силу. Но как? Побить? Тогда они вообще не захотят быть врагами Советского Союза.
Силу проявила воспитательница. Услышав сквозь шум боя пение германских солдат, она пулей влетела в “группу”, то есть в помещение, и поймала одного фашиста за ухо — другой убежал и спрятался в шкафчик для одежды.
Оружие смолкло по всему фронту, наступило перемирие. И только воспитательница ругалась:
— Я вам попою! Вы у меня попляшете! Как вам не стыдно! Они идут в бой за Гитлера! Да за такое знаете, что бывает? За это срок дадут и не вам, дурачкам, а мне!
Никогда ребята не видели, чтобы воспитательница так сердилась.
А за окном было слышно, как пели настоящие солдаты: