— Председатель Совета народных комиссаров, что ли? — переспросила Любовь Григорьевна. — Не знаю, есть ли такая должность.
— У него звезды на петлицах...
— Теперь у всех погоны, петлиц давно нет...
— У него сабля, он командир надо всеми летчиками.
— Зачем летчику сабля? — Любовь Григорьевна снова потянулась своим гладким и по-деревенски крепким телом и закрыла глаза: наверное, о чем-то думала.
— Отбиваться, — ответил жулик. — А орденов у него!
— Как его фамилия?
— Худяев.
— Слышала про такого. Старый большевик. Неужели он твой отец? Ведь он старый.
— Он скоро меня заберет отсюда и привезет мне военную форму, такую, как у взрослых, только маленькую. Я что ни попрошу — он все сделает.
— Все теперь бредят формой, — пробормотала “в сторону” Любовь Григорьевна, но девочки ловили всякое, даже нечаянно сказанное ею слово; для них любимая воспитательница говорила только заслуживающее внимания и понимания. Девочка Руфа осторожно хихикнула, уловив подковырку в ее словах.
— С голубыми петличками и золотыми птичками, — сказал московский жулик, думая, наверное, что все восхищаются им самим и его отцом, который может “все”.
— Петлички надо еще заслужить, — продолжала воспитательница. — Пойдешь после детдома в военное училище, закончишь, дослужишься до петличек. Хотя теперь давно нет петличек — есть погоны.
— На фотографии он в буденовке, с саблей...
— Как его звали?
— Сема.
— Семен Худяев — слышала про такого, был, кажется, такой, — сказала Любовь Григорьевна и закрыла глаза.
Она не могла не знать Семена Худяева. Портреты вождей и всяких наркомов носили на народных демонстрациях и военных парадах, о них писали газеты и журналы; их имена сменяли названия древних городов, сел, улиц, заводов, ледоколов. Любовь Григорьевна, ныне жительница Богом забытой Гамалеевки, не могла не слышать о Худяеве, но нисколько не удивилась тому, что его сын оказался здесь, ест вареную свеклу и наверняка станет воришкой.
— Воришкой, — проговорила она вслух. Девочки переглянулись, не понимая, что любимая воспитательница имеет в виду.
Алик Худяев, удовлетворив интерес позевывающей на своем одеяле воспитательницы и девочек, пошел вдоль полотна, хоронясь за кустами и зыркая по сторонам — он словно решил следовать тому жизненному пути, о котором нечаянно подумала Любовь Григорьевна — женщина молодая, красивая и умная: она много понимала. Главное то, что ничему нельзя удивляться. Правильно говаривала ее покойная бабушка, кажется, из Псалма: «Сегодня ты царь, а завтра умер».
А московский жулик и в самом деле наворовал в деревне моркови, помыл в луже и, сидя под кленом, предался греху тайноедения. Остальные ребята занимались своими делами, никто не осмеливался нарушить приказ не переходить рельсов.
Когда московский жулик воротился, Любовь Григорьевна продолжала загорать.
— Скажи-ка мне, Худороев, как жил ты, твои родители?
— Худяев, — поправил мальчик.
— Ну ладно, Худобедов или Худорылов, какая теперь разница? Где жили? Наверное, у вас была большая комната.
— У нас было много комнат и много старинных вещей. Из окна был виден Кремль.
— Ишь ты! — изумилась Любовь Григорьевна. — Сколько у вас было комнат?
Жулик задумался, стал считать на пальцах.
— Шесть, нет семь — седьмая темная.
— Летом где вы отдыхали?
— На даче, конечно. Там сад, лес, качели около дома, терраса.
Девочки переглянулись: никто не знал, что такое терраса.
— Что было у вас в квартире?
— Белые статуи, картины, книги, на стене ковер, а на нем шашка и золотое седло.
— Твой отец ездил на коне с шашкой?
— Нет, повесил для красоты. А домработница...
— У вас была и домработница?
— Две. А на даче сторож дядя Вася.
— Неплохо вы жили, — сказала Любовь Григорьевна, — по-большевицки. А что ели? Что давали на завтрак?
— Разное. Мандарины, шпроты...
Одна девочка спросила, что такое мандарины, другая, что такое шпроты.
— Шпроты, — решила, наверное, показать свою осведомленность в жизни начальства Любовь Григорьевна, — это такое особым способом приготовленное мясо в блестящих банках.
— Рыба, — поправил жулик.
— Ах, да, рыба, — согласилась воспитательница. — А банки очень красивые, золотые, видела... — она не сказала, что видела банки на помойке, чтоб не ронять своего высокого авторитета в глазах любящих ее девочек. — А товарища Сталина видел?
— На трибуне. А папа с ним часто разговаривал.
— Папа разговаривал с товарищем Сталиным, а ты здесь. Как это вышло, Хулдыбулдыев?