— Напиши пальцем на столе.
И он провел пальцем палочку, кружок и соединил их линией.
— Что ж, я дам тебе бумагу и конверт с маркой.
— Я умею складывать письмо треугольничком, — сказал Санёк и потупился: подумал, что в конец расхвастался.
— Ты, оказывается, много умеешь и знаешь, — сказала Любовь Григорьевна. — А знаешь ли ты адрес? Надо знать номер полевой почты и место, куда отправлять письмо, иначе оно никуда не приедет.
— Знаю. Под Курск. Там он воюет.
— Под Курском немцев давным-давно разбили, и наши войска уже вышли на границу с Европой. И папина воинская часть, наверное, теперь в Польше или Чехословакии. Если, конечно, он не катит куда-нибудь на санитарном поезде. Он, кажется, летчик?
— Он летчик.
— Летчики инвалидами не бывают, — почему-то вздохнула Любовь Григорьевна, а Санёк обрадовался, что отец не будет инвалидом: он не понимал, что воспитательница имеет в виду — у летчиков или пан, или пропал.
— Сейчас дам бумагу и ручку, — сказала она.
— Я ручкой не умею.
— Вот, наконец, и ты чего-то не умеешь. Дам карандаш.
И Санёк получил голубой бланк для заполнения накладных и артикулов, а на обратной стороне, совсем чистой, написал:
“Дарагой папа забири миня отсуда децкаго дома я буду вести хорошо и работать
Саша”
— Что ж, неплохо, — сказала Любовь Григорьевна.
— Можно я чего-нибудь нарисую?
— Где?
— В уголке.
— Нарисуй. Только цветных карандашей нет.
Санёк нарисовал поезд, в котором ехал к деревне Гамалеевке, а сверху самолет. Сложил написанное треугольником, но место для адреса оказалось уже заполненным буквами “Поставщик и артикул по прейскуранту”.
— Я ведь говорила, что дам конверт, — сказала Любовь Григорьевна, заметив, что Санёк растерялся. — Конверты у меня есть, и не один, да писать некому, Санёк, милый дружок.
Воспитательница отперла шкафчик, где хранилась ее сумка, и вытащила конверт с наклеенной маркой. На марке был синий летчик в шлеме и очках, сдвинутых на лоб — в этом Санёк увидел добрый знак и уверенно написал адрес:
“ПОД КУРСК АРМИЯ ФРОНТ ЛЁТЧИКУ СТЕПАНУ ГРИГОРЬЕВИЧУ...”
— Фамилию сама напишу, — сказала Любовь Григорьевна.
За этим занятием ее застала воспитательница “нулевой” группы, вместе с которой она снимала комнату в деревне.
— Ну, ты, Люба, даешь! — засмеялась она. — Это то же, что “на деревню дедушке” из известного рассказа писателя товарища Чехова про Ваньку Жукова.
— Что прикажешь делать?
Она кивнула в сторону Санька, который глядел на чужую воспитательницу своими ясными глазами и видел в ней чуть ли не врага, который мешает ему связаться с отцом.
— Ладно, пиши, хуже не будет, — сказала она. — Сейчас вообще много чего случается: письма с правильно написанным адресом не доходят, а такие доходят.
— Что верно, то верно. Как говорит наша религиозная “бабанька”: “Богу вся возможно”.
— А чего адрес не написала сама?
— Я ведь не полная идиотка — писать на деревню дедушке.
— Батька, значит, воюет, а мамка?
— Она в командировке, — ответил Санёк, хотя вопрос относился не к нему.
— В командировке, говоришь?
— Да, в командировке, — подтвердила Любовь Григорьевна. — По пятьдесят восьмой статье.
— Придется потерпеть, — сказала чужая воспитательница Саньку. — Из таких командировок очень скоро не возвращаются.
Воспитательницы пошли вместе на квартиру, так как их рабочий день давно закончился, а бабанька уже явилась на ночное дежурство и успела разложить раскладушку. “Рабочее место”, — шутила остроумная старушка.
— До завтра, дети! — сказала Любовь Григорьевна. — Слушайте бабаньку!
— Слушают! — махнула рукой та, имея в виду, наверное, что ее и в самом деле слушают — когда она рассказывает жуткие “случаи из жизни”.
— Во, дурища! — заговорила чужая воспитательница. — Был бы у меня мужик, я б молчала, как рыба.
— Ну, знаешь! Мы с тобой сами уже наговорили лет на пятнадцать.
— Что правда, то правда. Только мы не пойдем доносить друг на друга... Вот тебе, Любаша, и случай подходящий: лови летчика — сам тебе в руки идет. Если жив, конечно.
— О чем ты говоришь! А там кто его знает. А ты чего слушаешь? — удивилась она, заметив, что Санёк внимательно слушает.
— А-а, он ничего не понимает — маленький еще, — сказала чужая воспитательница.
Санёк и в самом деле не понял, о чем говорили воспитательницы, но чувствовал, что речь идет о нем.
— Письмо твое я отнесу на почту, — сказала Любовь Григорьевна. — Мне по пути.