Ребята не раз заглядывались на печь, но рядом всегда была бабанька на своей раскладушке — никак не сопрешь сухарик.
Рано утром пришла Любовь Григорьевна в группу, сунулась в печь, а там нет не то что сухарей, а даже крошек — все украли. Неужели перелезали через бабаньку?
Перед завтраком Любовь Григорьевна выстроила всех ребят, заставила подравняться, прошла вдоль строя, внимательно рассматривая каждого и, наконец, спросила:
— Кто это сделал?
Многие ребята не знали, о чем идет речь, иные толком не проснулись.
— Воровство до хорошего не доведет, — сказала воспитательница. — Вы знаете, что такое тюрьма? Знаете, что такое — сидеть за решеткой? Каждый вор рано или поздно попадает в тюрьму. Ну-ка, глянь мне в глаза, Белый. Молчишь? Он? — обернулась к бабаньке — та только руками развела.
— Лысенький кто-то, — пробормотала старушка. — Сквозь сон в темноте разве разглядишь?
— Или ты? — она остановилась перед Аликом. — Ишь, взгляд какой нахальный, бессовестный! Сознавайся!
— Не я, — ответил московский жулик, его глаза наполнились слезами, он закусил нижнюю губу.
— Слышно было, как кто-то хрупал под одеялом? — поглядела Любовь Григорьевна на бабаньку.
— Может и хрупал. Думала, мыши. Но где - не скажу. Не возьму грех на душу.
— Надоела ты мне со своей религией! — буркнула Любовь Григорьевна и подошла к кроватке Белого. Завернула одеяло, потрогала простыню, залезла рукой в наволочку. Также проверила и постель Алика.
— Неужели смолотил все сухари? Мне бы этого хватило на три дня пути.
Весь день воспитательница была сердита, и потому даже девочки держались от нее в стороне.
Руфа, которая, как считали, больше всех любит воспитательницу, сказала так, чтоб было слышно:
— Конечно, это московский жулик. Папка у Сталина документы украл, а сынок сухари.
Любовь Григорьевна до вечера не могла сменить гнев на милость — все о чем-то думала. Иногда подходила к какой-нибудь кроватке, щупала простыни, заворачивала тюфячки.
— Во, черти! Делают из меня чекиста!
Еще раз проверила постель Алика и проворчала под нос:
— Ну, хитер! Одно слово — москвич!
Санёк услышал, как бабанька прошептала ей на ухо:
— Любанька, тот, кто украл, совершил грех, а ты сорок — грешишь на невинных.
— Ты что, опять за свои проповеди? Не зли меня, а то капну, куда следует.
Санёк поглядел, как Витя обстругивает осколком стекла свою палочку — много дней возится, — рядом сидела Фая и улыбнулась Саньку своей нежной улыбкой. Вышел в коридор и стал глядеть на теленка за окном. До чего глаза печальные!
“У него мама корова, — подумал Санёк. — Но ее куда-то увели, и он думает о ней”.
Еще он подумал, что сейчас нарвет клевера и даст теленку, но тут вышли Любовь Григорьевна и воспитательница нулевой группы.
— ...потому и ненавижу, — услышал он слова, которыми Любовь Григорьевна закончила свою ругань.
— Что делать? — возразила чужая воспитательница.
— Больше я в детских заведениях работать не буду — хватит. Тут в них душу вкладываешь, ночами о них думаешь, а они... Ведь они умные — все понимают! Понимают, что мне ехать долго, а там весь город разрушен, не найдешь камня на камне. Там сухарь, может, спасет от голодной смерти. И вот на тебе!
— Не надо так горячиться, ведь они — дети.
— Эти дети хитрее взрослых.
— Некоторые девочки тебе искренне любят. Например, Руфа.
— Разве что Руфа. Остальные из-за сухаря удушат. Пойду на прокладку железной дороги, буду рельсы таскать, кувалдой костыли в шпалы забивать, но не с детьми. Ну их к черту! Ничего хорошего из них не вырастет — так, паразиты на теле общества.
— Успокойся, Люба.
— Теперь спокойна. Оттого, что решила, как жить: подальше от детей.
— Ты горячишься, так нельзя...
Воспитательницы вышли на дорогу, ведущую к вокзалу: они двинули к вечернему поезду — поглядеть, кто приехал, кто уезжает, кто гуляет по перрону, кто во что одет, что покупают. Это было, наверное, единственное развлечение одиноких молодых женщин — походить, поглядеть, помечтать.
Конечно, ничего этого Санёк не знал, но ему было очень жалко Любовь Григорьевну. Как она будет жить на развалинах родного города, если нет сухарей?
И он пошел к теленку. По пути надергал снытки — телята ее любят. Теленок натянул веревку — хотел быть поближе к Саньку. Съел снытку, а потом стал жевать Санькову штанину. Потом засопел и прижался к нему головой.