И такая тоска была в этом пении и мерном шуме марширующих ног, обутых в ботинки с обмотками.
Шестилетний Санёк хорошо знал, что такое тюрьма — большие ребята из соседнего барака рассказывали. Это сырая темная комната, а на окне железная решетка, там отбывают срок разбойники. Выйти они не могут, так как кругом охрана — военные люди с винтовками.
Санёк хорошо знал, что такое “отбывать наказание”: мама время от времени ставила его в угол, и он, не вполне понимая, в чем его преступление, как, впрочем, и наказание, рассматривал трещины в стене, что-нибудь рисовал на стене, если случался карандаш или гвоздик. И время от времени спрашивал: “Можно выходить?” “Постой еще, — говорила мама, — прошло пять минут, а ты должен отстоять час”.
Через пять минут он снова интересовался, вышел ли срок (он не понимал времени) — ему говорили, что нет, не вышел, однако почти всегда получал амнистию досрочно. А случалось, засыпал в месте заключения, свернувшись калачиком в углу. И, конечно, нисколько не обижался на маму.
Слово “тюрьма” взрослые старались не говорить вслух, а складывали пальцы решеткой и делали при этом серьезные лица.
Однажды Санёк и мама (она ходила в отцовой шинели) увидели на помойке мороженную почерневшую картошку. Мама стала выбирать ту, что потверже. И складывала картофелины в самодельную матерчатую сумку, с которой никогда не расставалась. “Сварим суп”, — сказала она.
И вдруг появились краснолицые военные люди с винтовками, один клацнул затвором и о чем-то сердито заговорил, показывая рукой в сторону мамы. Санёк перепугался: решил, что пристрелят за картошку. Военные люди показались ему не людьми, а какой-то страшной силой, против которой не может быть никаких преград. И от них ни за что не убежишь.
Но военные прошли мимо и исчезли в кустах на берегу оврага. Мама продолжала храбро собирать картошку. Санёк решил, что она очень смелая.
— Ты что? Испугался? — спросила она.
— Вдруг застрелят.
— За что?
— За картошку.
— Ну что ты! Ее выкинули.
— Кто выкинул?
— Не знаю.
Мама увидела абрикосовую косточку, положила ее на один кирпич, расколола другим и сказала:
— Это можно съесть.
Санёк съел. Зернышко было вкусным и сладковатым: оно побывало в чьем-то компоте. Неужели в войну кто-то ест компот?
Санёк успокоился, но время от времени в его памяти всплывали сердитые красноармейцы с красными лицами, которые кого-то ловили. Наверное, разбойника, чтобы посадить его “куда следует”, и, подражая взрослым, Санёк складывал пальцы решеткой.
Отец был на фронте. Время от времени от него приходили письма, сложенные треугольником. На оборотной сторона стоял штамп: “Просмотрено военной цензурой”. Санёк быстро научился складывать треугольничком свои письма с рисунками (он умел писать печатными буквами), и выходило так, что он тоже как бы фронтовик. Мама запечатывала его фронтовые треугольные письма в конверт, а конверт склеивала сама и клапаны по краям обводила синей или красной каймой — для красоты — иногда рисовала цветок. Это должно было говорить Степану Григорьевичу, то есть отцу Санька, что в тылу все отлично и даже хорошо и беспокоиться об оставленной жене и сыне не следует: они живут хорошо, хорошо питаются и даже рисуют цветы, и пусть он спокойно гонит прочь незваных гостей. Одно было трудновато: отыскать хорошую бумагу, чтобы Степан Григорьевич не подумал, что они живут бедно. Приходилось перелистывать все старые тетради в поисках неисписанного листка.
Один рисунок Саньку особенно понравился: самолет с красными крыльями, на самолете значки, как на френче наркома Ворошилова, а сверху — от передней кабины до хвоста — сидят военные зайцы (Санёк очень любил зайцев и полагал, что они тоже как-то воюют с фашистами); среди больших зайцев был маленький. Этот маленький попросился с большими на военное задание, и его, конечно, взяли.
Санёк послал этот замечательный рисунок отцу — может и он, хорошенько поразмыслив, возьмет Санька на военное задание, как большие зайцы взяли с собой маленького. И, наверное, выдадут ему военную форму, как у взрослых, но только маленькую, а если очень повезет, то и маленькую винтовку.
Зайцев в военной форме Санёк нарисовать не мог, так как зеленый карандаш кончился, а карандаши можно было купить только до войны — так говорила мама. И Санёк мечтал о том, что когда-нибудь придет счастливое время “до войны”.